Мы покончили с едой, и я уже собрался убежать, когда Лизбета, после уборки вытиравшая руки полотенцем, спросила меня из-за двери:
— Скажи-ка, Фрицель, ты остаешься дома?
— Нет, я иду к Гансу Адену.
— Ну так вот что: раз ты уже надел деревянные башмаки, то ступай к Кротолову за медом для нашей француженки. Господин доктор велел приготовить ей питье с медом. Возьми миску и сбегай к нему. Скажешь, что мед для доктора Якоба, Вот деньги.
Больше всего на свете я любил исполнять поручения, особенно же заходить к Кротолову, который обращался со мной, как со взрослым. Я схватил миску, и мы со Сципионом отправились к Кротолову на Крапивную улицу, что позади церкви.
Кумушки кое-где уже принялись разметать снег на улице перед дверями.
Из харчевни «Золотая кружка» доносился звон стаканов и бутылок. Слышались песни, хохот; люди сновали вверх и вниз по лестнице. В пятницу — и такое веселье! Странно! Я остановился взглянуть, свадьба это или крестины. Встав на цыпочки, я посмотрел через улицу в открытые сени и увидел в глубине кухни хорошо знакомый мне чудной силуэт Кротолова. Кротолов наклонился над огнем со своей неизменной черной трубочкой во рту и загорелой рукой клал уголек на табак.
Поодаль, правее от него, старая Гредель в чепце с развевающимися лентами расставляла на поставце тарелки, а серая кошка прохаживалась по краю, выгнув спину и подняв хвост трубой.
Немного погодя Кротолов медленно вышел в темные сени, выпуская большие клубы дыма. Тут я крикнул:
— Дядя Кротолов, дядя Кротолов!
Он подошел к самой лестнице, засмеялся и сказал:
— А, это ты, Фрицель?
— Да, я иду к вам за медом.
— Что ж! Поднимись-ка, пропусти глоточек. Мы вместе и пойдем. — И, обернувшись к кухне, он крикнул: — Ну-ка, Гредель, принеси стакан для Фрицеля!
Я поспешил подняться, и мы вошли в питейный зал, а Сципион за нами. В сизом дыму за столами виднелись люди в блузах, куртках, кафтанах, в колпаках и шапках набекрень; одни сидели рядышком на длинных скамейках, другие — верхом на концах скамеек. Люди радостно поднимали полные стаканы и праздновали победу под Кайзерслаутерном. Со всех сторон раздавалось пение. Несколько старушек пили вместе с сыновьями и веселились наравне со всеми.
Я следовал за Кротоловом, который направлялся к окнам, выходящим на улицу. Там, в правом углу, сидели наши друзья — Коффель и старик Адам Шмитт. Перед ними стояла бутылка белого вина.
Против них, на другом конце стола, сидели трактирщик Иозеф Шпик в пушистом шерстяном колпаке, сдвинутом на ухо, как у бойца, и господин Рихтер в охотничьей куртке и высоких кожаных гетрах. Они пили вино из бутылки с зеленой печатью. Лица у них побагровели, и они орали:
— Да здравствует герцог Брауншвейгский! Да здравствует наша доблестная армия!
— Эй, — крикнул Кротолов, приближаясь к столу, — дайте место еще одному человеку!
Тут Коффель, обернувшись, пожал мне руку, а папаша Шмитт сказал:
— В добрый час! Вот у нас и подкрепление!
Он усадил меня рядом с собой, у стены, а Сципион сейчас же ткнулся кончиком носа в его руку с видом старого знакомого.
— Хе-хе, да это ты, старина! Узнал меня! — воскликнул папаша Шмитт.
Гредель подала стакан, и Кротолов его наполнил.
И тут Рихтер, сидевший на другом конце стола, крикнул с издевкой:
— Эй, Фрицель, как поживает господин доктор Якоб? Что это он не пришел отпраздновать великую победу? Странно, странно, ведь он добрый патриот.
А я, не зная, как ответить, тихонько сказал Коффелю:
— Дядюшка отправился лечить бедного дровосека, которого подмяли сани.
Коффель обернулся и громко, раздельно сказал:
— В то время как внук бывшего лакея Сальм-Сальма протягивает ноги под столом перед печкой и попивает вино в честь пруссаков, которые потешаются над ним, господин доктор Якоб в такую метель спешит в горы на помощь бедному дровосеку, раздавленному санями. Дохода у доктора от этого меньше, чем у тех, кто дает деньги в рост, зато больше права называться хорошим человеком!
Видно было, что Коффель подвыпил, и все слушали его улыбаясь. У Рихтера вытянулось лицо, он поджал губы и не сразу нашелся, что ответить, но немного погодя сказал:
— Э, да чего только не сделаешь во имя любви к правам человека[10], к богине Разума и таксам на продовольствие[11], особенно когда тебя подбадривает правоверная гражданка!
— Замолчите, господин Рихтер! — крикнул Кротолов. — Господин доктор такой же добрый немец, как и вы, а женщина, о которой вы говорите, не зная ее, — превосходная женщина. Доктор Якоб только выполнил свой долг, спасая ей жизнь; как вам не совестно подстрекать наших людей против бедной беззащитной больной! Да это безобразие!
10
Декларация прав человека и гражданина — политический манифест французской буржуазии, провозглашенный в начале французской революции XVIII века.