К полудню, когда Лизбета пришла накрыть на стол, дядя сказал ей:
— Запеки небольшой окорок к завтрашнему дню. Госпожа Тереза уезжает.
Наша старая служанка смотрела на него, словно громом пораженная.
А он добавил хриплым голосом:
— Пруссаки требуют, чтобы она явилась. Сила на их стороне. Ничего не поделаешь!
Лизбета поставила тарелки на край стола, обвела всех нас взглядом и, поправив чепец, как будто от этой новости он сдвинулся, воскликнула:
— Госпожа Тереза уезжает! Не может быть! Да я и вообразить это не могу!
— Так нужно, милая Лизбета, — грустно ответила Тереза, — так нужно. Ведь я пленная… За мной придут…
— Пруссаки?
— Да, пруссаки.
Тут старушка, задыхаясь от негодования, воскликнула:
— Я всегда думала, что пруссаки не стоят уважения: это кучка жуликов. Разбойники они, да и только! Схватить честную женщину! Было бы у наших хоть на грош храбрости, разве они стерпели бы это?
— А что бы ты сделала на их месте? — спросил дядя, лицо которого оживилось, — негодование Лизбеты доставило ему немалое удовольствие.
— Я? Я бы зарядила пистолеты, — ответила она, — и крикнула в окно: «А ну-ка, проходите своей дорогой, разбойники, не смейте входить, а то берегитесь!» И первого, кто перешагнул порог, я бы сразу и уложила! Ах, негодяи!
— Так, так, — сказал дядя, — вот как нужно бы встречать подобных людей. Но мы слабее их.
Он снова зашагал по комнате, а Лизбета, вся дрожа, накрывала на стол.
Госпожа Тереза молчала.
Когда стол был накрыт, мы принялись обедать, углубившись в свои мысли.
Дядя принес из погреба бутылку старого бургундского и с грустью воскликнул:
— Нужно развеселить наши сердца, чтобы бодрее противостоять всем горестям, которые на нас обрушились! Пусть же старое вино, уже раз восстановившее ваши силы, госпожа Тереза, и однажды развеселившее нас всех, снова блеснет в бокалах, подобно солнечному лучу, и хотя бы ненадолго рассеет тучи, нависшие над нами!
И на секунду, пока он твердым голосом произносил эти слова, мы почувствовали себя несколько бодрее.
Но немного погодя, когда дядя велел Лизбете принести стакан, чтобы чокнуться с госпожой Терезой, а бедная служанка залилась слезами, утирая лицо фартуком, наша твердость исчезла, и все мы заплакали.
— Да, да, мы были так счастливы вместе! Вот она, жизнь человеческая, — сказал дядя. — Минуты радости мимолетны, а горе длится долго. Видит бог, мы не заслуживаем таких страданий, нам портят жизнь злые люди. Но господь всемогущ, он не допустит несправедливости, он вновь ниспошлет нам счастье. Справедливость в конце концов восторжествует! Будем же в это верить. За здоровье госпожи Терезы!
И мы все выпили за ее здоровье, но слезы все текли по нашим щекам.
Лизбета, услышав слова о всемогущем боге, слегка успокоилась — она была набожна и полагала, что страдания ниспосланы нам во имя вечного блаженства. Но тем не менее она не переставала от всей души проклинать пруссаков и тех, кто был им под стать.
После обеда дядя приказал старой служанке никому в деревне ничего не говорить, а то Рихтер и все анштатские негодяи поднимутся спозаранку, чтобы поглазеть на отъезд госпожи Терезы и на наше унижение. Она все поняла и обещала придержать язык. Затем дядя ушел — повидаться с Кротоловом.
Я не выходил из дому. Госпожа Тереза продолжала готовиться к отъезду. Лизбета помогала ей и все порывалась запрятать в мешок множество бесполезных вещей, твердя, что в дороге все пригодится, что так бывает приятно, когда у тебя припрятана нужная вещь; что сама она однажды, уезжая в Пирмазенс, оставила дома гребенку и ленты, а после так себя корила, так корила…
Госпожа Тереза улыбалась и отвечала:
— Нет, нет, Лизбета, подумайте-ка, ведь я не поеду в экипаже, а все понесу на спине. Трех крепких рубашек, трех носовых платков, двух пар ботинок и нескольких пар чулок вполне достаточно. На всех привалах мы будем стоять час или два у водоемов — тогда можно постирать. Видали когда-нибудь солдатскую стирку? Боже мой, сколько раз я так стирала! Мы, французы, любим чистоту и умеем ее соблюдать, даже когда у нас мало белья с собою.
Она держалась бодро, и, только когда ласково обращалась к Сципиону, голос ее становился грустным; я не понимал почему, и узнал только позже, когда вернулся дядя.
Время шло, около четырех стало темнеть; все уже было готово, мешок с вещами госпожи Терезы висел на стене. Она молча сидела у очага, обняв меня. Лизбета вышла на кухню приготовлять ужин, а мы не обменялись ни словом. Бедняжка, конечно, думала о том, что́ ожидает ее по дороге в Майнц среди толпы товарищей по несчастью. Она молчала, и я ощущал ее легкое дыхание на своей щеке.