Заливаясь горькими слезами, интеллигентные женщины полоскали немецкую вонючую грязь до поздней ночи, а солдатня угощала их своими бесстыдными остротами и насмешками. Положение было тем печальнее, что все обращения, жалобы, просьбы в адрес команд лагеря в Грац и Вену, на имя папского нуция и цесаря оставались без ответа.
Исходя из ложного понимания патриотизма, вся власть в Талергофе, от наивысших до маленьких гайдуков, обходилась с людьми самым жестоким и немилосердным образом: их били палками, канчуками, тросточками, прикладами, кололи турецкими ножами и штыками, плевали в лицо, рвали бороды, короче говоря, обращались хуже, чем с дикой скотиной. С каждым днем муки заключенных усиливались, удесятирялись и в плоть и в кровь внедрялись в брошенных на погибель людей. Иногда, время от времени, вызывали для допроса в Грац кого-нибудь из интеллигенции, и по правилам инквизиции следственные судьи выпытывали о настроениях и взглядах заключенных на Австрию.
Среди низшей службы особенно был лютым капрал, прозванный талергофскими узниками “рудым псом”. На своей черной совести он имел несколько убийств. О его злодеяниях говорил в австрийском парламенте выше названный чех Стршибрны. Из высших сатрапов Талергофа отметим прежде всего коменданта обер фон Штадлера. Этот тупой, едкий, ехидный Нерон, со всеми признаками дегенерата вступил в исполнение своих обязанностей по всем правилам военного диктатора: он велел оседлать себе коня и через ворота с австрийскими флагами и двуглавым орлом, с нагайкой в руке, въехал в гущу геллотов и париев. Как всесильный деспот, он грозно посмотрел на вверенный ему народ. Когда к нему приступили выборные и доложили, что в лагере свирепствует голод, что пленники тысячами умирают без медицинской помощи, что без одежды, обуви, мыла, свежей соломы, бани, света, печей в бараках жить невозможно, он весь посинел от злобы и гневно закричал: - Марш! Для изменников у меня только есть свинец и штык. Затем он въехал в барак, где скопилось много народу, на коне. Эта была наивная, глупая выходка зазнавшегося австрийского офицера, к тому же еще и рыцаря фон-Штадлера, который на конкретные жалобы интеллигентных людей не умел ничего лучшего ответить, как “Марш!”. Своим некорректным поведением он выпустил управление над своими чиновниками и они безнаказанно издевались над пленным народом, зная, что высшая власть не приведет их к ответу даже за самое гнусное злодеяние.
Но пакости немцев не могут сравниться с издевательствами своих соотечественников. Бездушный немец не мог так глубоко понять душу русина-словянина, как тот который назвал себя украинцем в роде официала полиции г. Перемышля Тимчука – интриганта, провокатора, доносчика, раба-мамелюка все в одном лице, который выражался о родном народе как о Mistvieh т.е. как о скотине. Он был правой рукой палача Пиллера, которому доносил на арестованных. Однако, Тимчука перещеголял в этом деле украинец-панович Чировский, оберлейтенант австрийского запаса. Этот фаворит и любимчик фон-Штадлера, ничтожество, вылезшее на поверхность Талергофа благодаря своему угодничеству немцам и тирании над своими соотечественниками, появился в нем весною 1915 года. Все невольники Талергофа характеризуют его как профессионального мучителя и палача.
Чировский был небольшого роста, на вид грубый, коренастый мужчина заплывший жиром, с широким лицом, рыжей бородой и такими же усами, с толстым носом, на котором висело большое пенсне, удерживаемое сжимающей пружинкой. Он ходил дробным шагом, вприпрыжку. В левой руке он носил сверкающую саблю, в правой держал тоненькую трость. Входя на территорию лагеря, он как гончая собака вынюхивал носом, заглядывал во все дыры и щели, чтобы поймать кого-нибудь за “нарушение закона” и отвести в одиночную камеру. Поймав жертву, он потирал руки от радости, топтался на одном месте, хихикал предвкушая экзекуции над “провинившимися”. Излюбленным занятием Чировского в Талергофе было производить частые ревизии в сумках, чемоданчиках и тюфяках. Переводить людей из барака в барак, по несколько раз в день сдавать “рапорты”, выводить людей на работы под усиленной охраной.
В “Записках” священника Генриха Полянского читаем о пронырствах Чировского такую заметку: “Дали нам нового настоятеля, поручика д-ра Чировского, с виду только гладкого и масленного. Ох, он уж знал как за нас браться ! Утром в 6 часов – подъем; в 9 вечера – отбой. Сколько раз пришел Чировский на осмотр утром, а застав кого под одеялом, особенно женщин, срывал одеяло, грубо выкрикивая, поднимались крики и плачь, так как часто матери с маленькими детьми, которые ночью не давали им спать, засыпали утром, а это ужас как раздражало Чировского”. Во время военного хаоса он всеми силами старался набить свой карман чужой монетой. Была это продажная шкура и шарлатан с бесстыдным языком. Народ из которого он вышел, не представлял для него ни малейшей цены. Партийный шовинизм не знал у него ни меры, ни границ.