Как раз накануне войны, после двух лет мучений в стенах сырой темницы, он был освобожден, но уже 4-го августа 1914 года жандармы набросили на его руки железную цепь и вместе с отцом, матерью, братом и женою, после горьких и долгих мытарств, отвели в уездную горлицкую тюрьму. Тернистой и страшной дорогой шли из родного села Сандовичи, и нет таких слов, чтобы рассказать об их скорбях.
Прошло два дня в тюрьме, настало воскресенье, 6 августа. Поднявшись до рассвета с нар, о. Максим отчитал утренние молитвы, три акафиста и глубоко задумался: жена, ребенок, родители и все родное село предстали отчетливо перед его глазами. Неподвижно стоял он у решетки окна, стараясь увидеть кого-нибудь из родных в окне напротив. В тюрьме все они сидели отдельно. Так, никого ему не довелось увидеть. Гробовая тишина нависла над хмурым зданием, и только за воротами был слышен шум толпы.
-Что это должно обозначать? Наверное привели новых “шпионов”. Может быть это беженцы? Бегут куда глаза глядят, запуганные разными военными страхами - думал о. Максим.
Вдруг его думки прекратились. Сильный стук в черные ворота. Еще не было шести часов. На тюремное подворье вошел усатый, красный как живодер, ротмистр, немец по имени Дитрих из Линца, с двумя солдатами и четырьмя жандармами. За ним шли тюремные надзиратели, чиновники , офицеры и кучка любопытных дам. Староста Горлицкого уезда, пан Митшка, приказал надзирателю Ножинскому вывести из келии о. Максима. Наступила тишина.
Из тюрьмы два солдата под руки вели православного священника 28 лет. Он сразу понял куда его ведут.
Будьте добры, не поддерживайте меня! Я сам пойду куда нужно, спокойно и смирно промолвил о. Максим, и с достоинством истинного пастыря душ пошел на лобное место своих последних предсмертных мучений. Черная ряса падала с его плеч до ног. Грушевый крест осенял его мужественную грудь.
Шепот толпы, пронизывающий насквозь пронзительными взглядами всю стать “изменника”, долетал до его ушей. Но он ступал, как подобает последователю Христа, спокойно, шаг за шагом к роковой стене. Опять наступила тишина.
Последовала экзекуция, как во времена апостолов, экзекуция русского священника на русской земле. Ротмистр Дитрих, герой дня, сорвал крест с груди о. Максима, связал ему руки назад и черным платком перевязал глаза.
“Напрасно вы это делаете, я не собираюсь бежать” - сказал священник.
Ротмистр дьявольски захохотал, и мелом начертил на груди рясы священника черту, как прицел для стрелков. Затем он выставил охрану из четырех человек вокруг беззащитного пленника. Вокруг воцарилась гробовая тишина.
Староста Митшка вынул из сумки приговор и зачитал его. Раздалась краткая команда и щелкнули карабины. Эхо выстрелов раздалось в закоулках тюрьмы и опять воцарилась гробовая тишина на тюремном подворье, будто на кладбище. И в этой тишине раздался голос о. Максима: “Да здравствует русский народ!; Да здравствует святая, православная вера! - понижая голос продолжал он. Да здравствует славянская идея! - окончил он едва слышным голосом. ”
Сильный организм о. Максима не сдавался насильственной смерти. Тело его сползло по стене на землю и в конвульсиях корчилось на каменных плитах. Один из жандармов добил его выстрелом из револьвера. Так умер о. Максим, русский, православный священник.
Геройскую смерть своего сына видели престарелые родители и оба молчали до конца экзекуции. Лишь верная подруга Пелагия, безутешно рыдала в тюремной конуре, а когда услышала выстрел, как мертвая, упала на нары.
Конец августа 1914 года канул в вечность под жаркими лучами летнего солнца. 26 августа жара достигла своей вершины. Без серпов и кос клонились к земле хлеба: рожь, пшеница, ячмень, овес. Трава высохла на лугах и в оврагах. Всюду было сухо. Пересохли реки и ручьи, и только у русских людей не высыхали слезы. Безутешно было их горе, ибо их родные погибали по приговору военного суда.
Военный суд в г. Новом Санче работал особенно усердно. 26 августа, 1914 года, в 9 часов утра, перед лицом грозных судей вывели из городской тюрьмы сразу семь “изменников”, среди них благочинного Мушинского округа о. Петра Сандовича, настоятеля прихода в Брунарах, и его сына Антония, студента - философа. Крестьян отвели обратно в тюрьму.
За столом сидела смесь всех народностей Австро-Венгрии: майор-аудитор Мечеслав Бельский, поляк; лейтенант запаса Иван Душа, вероятно русин; оберлейтенант-судья Иосиф Вондрач, чех; обер-лейтенант присяжный поверенный Юлиан Фулайта неизвестной национальности. Обвинительный акт прочел Вондрач, протокол писал Душа. Свидетелями были обуреваемые страстью украинизма Михаил Гуцулях, учитель из села Избы; Петр Ключник, пенсионер-жандарм из села Флоринка; Михаил Дороцкий, униатский священник из села Злоцкое и Василий Смолинский, униатский священник из села Ростока Великая. Поступки этих Христовых слуг можно назвать одной бесконечной подлостью по отношению к своим товарищам. Священник Смолинский свидетельствовал, что его декан о. Петр Сандович работал в пользу “российского” народа, т. к. в своих послания писал: “русский народ”. Священник Дороцкий дал показания под присягой, также, как и Смолинский, что о. Петр Сандович распространял среди лемков летучки какого-то православного епископа Никона, освобождавшего всех русинов-лемков от присяги на верность австрийскому цесарю. Эти летучки разносил по селам сын декана Антон Сандович, что могут подтвердить Гуцуляк и Ключник.