Грандин рывком перевернул его на живот, вздёрнув в воздух легко словно пушинку, вдавил щекой в стол, фиксируя за шею, заламывая руку назад, сдёрнул штаны, рывком, входя грубо, жестоко, без всякой прелюдии.
Но Ири и не нужна была прелюдия, сама их борьба, пытка прикосновениями, стало тем, что разожгло огонь желания. Без понимания. Без осмысления. Он принадлежал Мистралю. Мистраль принадлежал ему. Мистраль взял то, что принадлежало ему. Принадлежало всегда и нелепо отрицать очевидное.
Дверь дома может быть закрыта, но для того, кто, возвращается в свой собственный дом, не существует, никаких замков и засовов и хлипкая преграда сопротивления, никогда не станет помехой настоящему, единственному хозяину. Дом знал его, дом ждал его, дом принял, оживая и наполняясь теплом. Несмотря на то, что дверь оказалась безжалостно сорвана с петель.
Мистраль не желал насилия, ненавидел само понимание насилия, не хотел быть грубым, и причинять боль, но бешенное сопротивление Ири полностью вывело его из себя. Сорвало предохранительный клапан.
Ранящее сопротивление и убивающее понимание ПРЕДАТЕЛЬСТВА.
Ради чего я схожу с ума?
Ради чего, я пытаюсь раз за разом доказать тебе и себе что между нами, что то может быть, когда ты, не желаешь верить мне? Не желаешь принять меня. Каждый раз, ждёшь подвоха, считаешь подлецом и ублюдком. Так неистово хочешь верить в то, что я негодяй и мерзавец? Так получи то, что, ты, хочешь. Получи мою ненависть и почувствуй боль которой, жаждешь. Я ненавижу тебя Ири Ар. Ненавижу тебя и люблю тебя так, что задыхаюсь от собственных чувств. Лишь этот миг. Когда нет никаких барьеров между прикосновениями. Когда я пронзаю твоё тело, наполняю тебя собой. Ты принадлежишь мне. И я могу быть ...счастлив.
Ири слабо стонал под ним, кусая губы от унижения и собственного бессилия, вынужденный, признать, что желает этой близости. Снова и снова.
Жаждет его и продолжает жаждать вновь, ненавидя и презирая самого себя. Но каждый толчок Грандина в его теле, каждое движение отзывается божественной музыкой. И не справиться, не оттолкнуть, не преодолеть.
Люблю тебя...Люблю и ненавижу. Ненавидя - люблю, ненавижу - любя.
А Мистраль уже давным - давно не удерживает его, заменив насилие беззвучной целительной лаской. И жестокость превращена в бесконечную нежность, постепенно наполняющую собой, подобно восхитительному приливу, осторожному, чуткому, трепетному.
Ран двигается медленно и неторопливо, словно извиняясь за боль, которую причинил, мягко снимая остатки одежды и покрывая бережными поцелуями шею плечи и спину. Бесконечно ласкает его напряжённый готовый к взрыву член, тянущим долгим экстазом.
Рывок. Ири опьянён этим чувством, и не сразу понимает, что Грандин выходит из него. Разворачивает, поднимая в воздух, прижимает к своей груди словно ребёнка, одаривая любящими губами, мягкими ладонями.
И вот Ири сидит на его коленях, встретившись лицом к лицу. Не убежать, не отвернуться, не закрыть глаза, никак. И не надо.
Обвить руками шею, стиснуть судорожно, на секунду врезаясь пальцами в позвонки, желая сказать.
Ран, я не могу без тебя...Я люблю тебя. Ран...
Беспомощно отдавшись во власть бесконечной страсти.
Она не спрашивает, не желает знать. Ей не нужны никакие ответы, ей не нужно абсолютно ничего. И в эту секунду, им ничего не нужно. И нет никаких обид, нет боли, нет непонимания. Ничего нет. Только любовь. Бесконечная, безбрежная, наполняющая собой, всепрощающая, понимающая, принимающая абсолютно всё, вечная, слепая.
В этом мире двоих Я и Ты сливается в МЫ.
И нет ничего постороннего, лишнего, ненужного, глупого.
МЫ.
Огромный, встречный океан разливающейся теплоты.
Утонуть в нём, не желая выныривать на поверхность. Близко - близко, соприкасаясь лбами, ладонями, втираясь грудью, горлом, животами, всей кожей. Ближе. Ближе. Ближе.
Они дышат дыханьем друг друга, пьют поцелуи словно воду.
Ран ласкает пальцами и Ири беззвучно молит о спасении, прижимаясь к нему, изгибаясь в попытке найти желанное избавление, и Грандин так же молча, отвечает на мольбу. Приподнимает, насаживает на себя настолько глубоко, что Ири несколько секунд не может пошевелиться, и даже дышать, растянутый, и заполненный до предела, так плотно, что кажется больше и ничего не надо, уже не надо вообще.
Просто остаться так. Держать, обхватив ладонями, обвив ногами, потеряно уткнувшись лбом в грудь чужой скалы, опустить подбородок. В эту секунду плакать нельзя, а так хочется. Слёзы сами наворачиваются на глаза, тают на краешках ресниц, превращая их в мокрые стрелы. Закрыть глаза, пряча непролитые солёные озёра, неизбежной обречённости, о которой не хочется думать, знать, осознавать...Не хочется.
Сжимать чужие плечи, трогая пальцами.
Вот эти руки. Любимые. И здесь изучен каждый мускл. Плечи, рёбра, неправильные немного, даже странно, что у этого совершенства рёбра слегка разные наощупь. Крепкий пресс, живот с тёмной дорожкой, провести пальцами запоминая. Каждый выступ, и вдоль позвоночника по косточкам, здесь и здесь...И ещё немного вот здесь...Что упустил или не запомнил? Что?
Собирать образ любимого, каждой частицей, чёрточкой, клеточкой, запомнить до мельчайшей детали, забрать с собой бесчисленными нейронами памяти. Не надо открывать глаза. Пусть будет темнота и слепота, и прикосновения. Остановить время, вбирая ощущения микросекундами.
Влага не течёт по щекам, не пробивается остановленная плотиной ресниц. Не надо. Дыхание на щеках. Чужое, тёплое. Губами в губы, заставляя умереть не родившиеся слова. Прижаться, застыть, раскачиваясь невесомыми трепещущими бабочками. Обнявшись, слившись так плотно, что ближе невозможно. Странный сросшийся симбиоз, вжавшийся друг в друга, новый человеческий гибрид. Смуглая и мраморная кожа. Конечности, тёмные и светлые. Длинные ноги Ири, обхватившие чужой торс почти кольцом. Руки Мистраля намертво сомкнувшиеся за его спиной, смешавшиеся волосы чёрные и белые, не медовые, не золотистые, но словно выгоревшие, раскрашенные платиново - пепельным солнцем. Близко. Не отпускать. Не надо отпускать. Не надо.
Не отпускай, меня Ири.
Не отпускай, Мистраль. Держи меня, крепко - крепко.
Ближе. Ещё ближе.
Они снова начинают двигаться в мучительном сладострастном танце, каждый вздох превращён в пытку молчанием, необходимостью сдерживать стоны.
Ири прикусывает Грандина за шею и впивается, оставляя засосы, кусает в плечо, содрогаясь в судорогах изо всех сил стараясь не сжимать зубы.
Наслаждение столь сильно, что по лицу текут слёзы, хочется кричать, а кричать невозможно, лишь пылать в этом безумном, испепеляющем нежном пожаре. Грандин еле слышно стонет, отзываясь на каждое движение. В эту секунду обоюдное напряжение так невыносимо, что боль воспринимается желанным облегчением. Кусай Ири. Сожми зубы сильнее. Я не буду против, не буду ругать тебя за эту небрежность, не дрогну и не поведу плечом...Если тебе станет легче. Кусай. Кусай до боли.
Их движения становятся всё неистовее и грубее. Уже нет нежности и неторопливости, опаляющее, нарастающее изнутри пламя, сверкающий звон.
Всё выше и выше, сильнее. А затем маленький взрыв похожий на тысячи солнц перед глазами. Звезда умерла, родилась новая звезда.
Грандин перехватывает родные губы, вбирая в себя хриплый крик, отдавая в ответ. Мольбу, имя, признание, стон? Несказанное, Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ.