— От Симонова остался черновик стихотворения. В нашем департаменте поэтов нет, но высокая художественная ценность очевидна. Принято решение передать документ сослуживцам покойного.
— Любопытно, любопытно, — акула пера слово пират за кружку с ромом ухватился за два измятых тетрадных листка на которых «штабным» ярко-красным карандашом, почерком Симонова, с перечёркиваниями-исправлениями-добавлениями (дабы показать творческий процесс) и сохранился для истории текст «Жди меня». С опережением на два года сохранился.
Только сейчас понял какого дурака свалял, глядя на Ортенберга, жадно вчитывающегося в строки, которые и здесь станут, абсолютно уверен, классикой. Сходство буковок — ерунда, никакая экспертиза не подкопается, читывал немало о Симонове, запечатлелись в памяти киборга особенности почерка гения фронтовой поэзии. Но если листки уцелеют, мало ли, попадут в музей литературный или ещё куда, то по прошествии времени, году эдак к двухтысячному решат потомки в этой реальности провести генетическую экспертизу. По слюне на карандашном следе. И что тогда? М-да, ситуёвина. Впрочем, о чём думаю, тут надо аки ужу на сковородке вертеться, чтоб не пройти «по ведомству Лаврентия», а грежу о далёком 2000 годе…
— Что ж, Михаил Сергеевич, — Ортенберг отложил листы, непроизвольно стараясь их разгладить, — ни малейшего сомнения, — это Симонов, его стиль, характерные обороты, почерк в конце концов. Финальное «Посвящается Вал. Сер.» — Серова Валентина, совершенно точно. Костя ей восхищался, можно сказать боготворил, но кто он против Героя Советского Союза комдива Анатолия Серова, — жалкий щелкопёр. Не смотрите так, это слова Константина.
М-да, ЗДЕСЬ к августу 1939 года Симонов покойник, а Серов жив здоров, звание комдива получил за подготовку на подмосковных полигонах лётчиков для «группы Павлова». Сталин самолично придержал героя Испании, категорически запретил Анатолию Константиновичу сцепиться в небе Монголии с самураями, дескать, хватит там Смушкевича, а подготовка резерва — вопрос стратегический. Это мне полковник Савостьянов «доверительно» рассказал.
— Полагаете, лучше «оборвать» концовку? В начале можно поставить «посвящается советским женщинам»…
— Ведь не хотел, не хотел отпускать его в тот рейд, — журналист снова схватил текст «Жди меня», — заканчивалось уже всё, добивали японскую сволочь. Но нет, Костя упросил отпустить. Ребятами в той группе восхищался, не ваши, кстати, товарищи? Иначе как бы черновик к разведке попал. Можно полюбопытствовать, кто сохранил стихотворение.
— Не задавайте наивных вопросов, Давид Иосифович, не получите уклончивых ответов. Скажу лишь что тот человек сейчас далеко и упоминать о нём, намёком ли, полунамёком, значит подвергать жизнь нашего сотрудника смертельной опасности.
— Понимаю, — Ортенберг на сей раз склонил бритую голову медленно, не пытаясь тряхнуть срезанными кудрями, — а хотите присутствовать при первом публичном прочтении стихотворения. Друзья, коллеги Кости рады будут.
— Хотелось бы. Конечно, меня лучше не афишировать.
— Ничего, сойдёте за литсотрудника «Амурской правды», в уголочке посидите. Дело того стоит. Вещь сильнейшая. А посвящение Серовой пока придержим, оригинал прибережём, попрошу сделать дубликат, есть в «Красной Звезде» товарищ, удивительно копирует любой почерк.
Далее Давид Иосифович долго и красочно рассказывал как газетчики хотели доставить тело Симонова в Москву, но даже до Читы поэта довезти не получилось, мест в транспорте не хватало тяжелораненым, медики ничего слышать не желали, спасая тех, кого можно было спасти. И похоронили Константина в братской могиле, на высотке 14\735 ничем не примечательной, просто высшая точка близь того места, где прихватили лихие конники батальон службы тыла разгромленной японской бригады…
Через полтора часа в кабинете демобилизованного из РККА по лёгкому ранению Ортенберга, назначенного временно исполняющим обязанности (но с ба-а-а-альшим намёком на «постоянство») редактора «Красной Звезды собрались военкоры 'халкингольского призыва». Вместе на такси «прилетели» Ставский и Хацревин, с ними же прибыл молоденький читинский журналист Васин. Также присутствовали три редакционные барышни, приглашённые знатоком душ человеческих Ортенбергом в качестве экспертов, мне было предложено отследить реакцию женщин. Ещё один халкинголец, Лапин, с простреленным лёгким отлёживается в окружном военном госпитале Читы.