Тот заявил, что держат его не там, где все думают, а в каком-то другом месте. По его словам, о китайцах - заключенных можно забыть, тем людям, в чьих руках он находится, нужен только один человек, никому не известный араб по имени Ибн Шакур. Это обыкновенный уголовник, отбывающий в Израиле срок за воровство. Никакой политической подоплеки. Передайте его, и Поляновского без лишнего шума отдадут американцам. Обычная сделка.
Итак, Уилбур тут же связывается по прямому проводу с Вашингтоном, и ещё до утра все улажено...
Гаффер тяжело вздохнул.
- Хотел бы я, чтобы свора наших кабинетных коммандос с отполированными в креслах задницами умела действовать так оперативно. Шесть истребителей и пара ракет "земля - воздух" отправились в Израиль за одного ничем не примечательного заключенного. Чертовски выгодное для кого-то дельце.
Ибн Шакур выходит из тюрьмы и оказывается здесь. Уилбур плохо знает обстановку на границе Индии и Непала, где должен состояться обмен, и ЦРУ заручается нашим сотрудничеством. Я ввожу в операцию Уэйнрайта, а тот связывается с тобой. Один из наших гениев ради собственного спокойствия настаивает на необходимости информировать обо всем индусов, а те выставляют в качестве надзирателя Надкарни. Теперь ты знаешь все...
- Значит тот араб, которого мы вели... - начал я.
- Был Ибн Шакур.
- И они его пристрелили.
- Сам мог убедиться. Эти ублюдки все ещё удерживают Поляновского и подняли цену за него до пяти миллионов. Если деньги не доставят, они оставят себе его голову как сувенир. Вот такие дела.
- Настоящий ребус.
- Именно. Ради всего святого, оставь в покое карри. От одного его вида у меня может разыграться язва.
- Плохи твои дела, - буркнул я, отправляя в рот очередную партию риса с соусом.
- Ну, так ты берешься за это дело?
- Какое?
- Не изображай простака, Риз, - устало бросил он.
- Извини, но я не понимаю, какое отношение это имеет к нам. Из твоего рассказа следует, что все это касается американцев, индусов и русских, с возможным присутствием на заднем плане китайцев.
- Уэйнрайт.
- Что с ним?
- О, Господи! Он на той стороне. По своей воле или нет, не знаю. Может быть его уже нет в живых.
- Только Уэйнрайт?
- Ну, если тебе попутно удастся нащупать какую-то ниточку, буду только благодарен, - он изобразил смущенную улыбку. - Янки обходятся с нами очень любезно, но, по моему, считают, что именно мы заварили всю кашу. Мне хотелось бы расставить точки над "и".
- Честь мундира превыше всего, - фыркнул я. - Старый лицемер.
- Честь мундира плюс пятьдесят процентов без ограничений расходов.
Я машинально кивнул.
Он снова вытащил пачку банкнот, но я не стал поднимать её сразу, продолжал сидеть и уплетать рис с бараниной. Наконец Гаффер больше не смог выносить эту сцену и, грязно ругаясь, потопал к выходу.
Глава третья.
Потом я спал - двенадцать часов без сновидений, ведь предыдущие трое суток пришлось провести на ногах. Гафферу не терпелось провести инструктаж немедленно, но мне удалось настоять на своем. Это одно из главных преимуществ вольной пташки. Ты можешь вести дела на свое усмотрение или вовсе отказаться (правда, только пока не получишь задаток). Из-за этого старый пройдоха всегда искал возможность засунуть меня в штат.
- Пять тысяч фунтов в год, - не уставал он твердить. - Наличными из рук в руки, никаких налогов плюс оплата всех издержек. Господи, да иной год мы можем ни разу с тобой не связаться, и ты спокойно подработаешь на стороне.
Но это было не по мне. Я всегда оставлял себе свободу выбора, а его заверения по поводу жалованья за одно дело в год были надувательством чистой воды. Раз попавшись на этот крючок, будешь крутиться как белка в колесе двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю.
Я улегся на спину, заложил руки за голову и занялся изучением мраморного потолка. Кого ты хочешь одурачить? Хочешь сказать, что у тебя есть выбор? Да ты всегда соглашаешься. Настоять на своем или послать всех к чертовой матери? В конечном счете все идет под диктовку Гаффера. И по единственной бесспорной причине - он был лучшим человеком в Деле. Их позиция или Наша. Как и он, я пользовался заглавными буквами для этих слов, потому что в современном мире, несмотря на множество нюансов, существовало только два лагеря. Если ты рожден на одной стороне, то обычно там остаешься. Конечно, случаются перебежчики. Филби, Берджесы, Маклины и Блейки переходят на их сторону и приблизительно равное количество "овских" и "овых" - на противоположную. Иногда в поисках личной выгоды, в других случаях по велению сердца, а самые умные или смертельно напуганные - из-за того, что их когда-то внедрили. Но некоторым выпадает такой сумасшедший расклад, что их трудно отнести к какой-то определенной категории.
Одним из таких людей был мой отец. Уэлльский марксист из голодающей долины Ронда был "законсервирован" Ими в Шанхае сразу после Первой мировой войны. Десять лет он ждал своего часа, став заместителем редактора одной из газет правого толка. Но прежде, чем его стали активно использовать, ему пришлось немало перечитать и ещё больше передумать. К тому времени он уже не был в восторге от ранее данных ему поручений шпионить за друзьями, имея в виду их возможную вербовку. Тогда Они перешли на прямой шантаж, а когда один из его друзей свел счеты с жизнью, отец наотрез отказался сотрудничать. Тогда его попытались урезонить с помощью моей русской матери, которую однажды вечером похитили по дороге с работы.
Не буду вдаваться в детали, мне в ту пору было всего семь лет, но когда моему старику удалось вернуть её обратно, я виделся с этой красивой миниатюрной женщиной с большими темными глазами всего раз, и то в больнице с зарешеченными окнами. Похоже, она нас не узнавала. С тех пор мой старик оказался по эту сторону баррикад, но его трудно было использовать в деле по одной простой причине: слишком сильна была его ненависть. Я тоже научился ненавидеть, но меня привлекли довольно молодым и прилично подготовленным. Поэтому мне легче было смотреть на многие вещи более объективно.
Я, собственно, даже не заметил, как началась моя подготовка. Старик к тому времени занялся изучением Востока и научил меня мандаринскому диалекту, потом дал возможность освоить шанхайский диалект, а несколько позже и кантонский. Но это случилось уже скорее благодаря моим китайским приятелям-оборванцам. Потом разразилась война, нас эвакуировали перед самой японской оккупацией, и мой старик стал переводчиком Объединенного Разведывательного Бюро в Калькутте, а моими друзьями оказались не менее оборванные индийские дети.
Так что я изучал языки из первых рук, а заодно знакомился с образом жизни разных народов: как они одеваются, ходят и даже едят. От матери я унаследовал темные волосы и худощавое сложение. Я помню, как мой старик поспорил на пять рупий, что мне не удастся продержаться и часа, клянча милостыню у вокзала Селдах, не получив по шее от профессионалов. Целое утро я в грязном дхоти и рваной рубахе побирался, мешая бенгали и хинди с солдатским английским, и в результате получил семь мелких монет плюс несколько пинков от железнодорожной полиции. В то время мне было лет десять.
После войны мы переехали в Гонконг, мой старик умер, а я был уже достаточно взрослым, чтобы отправиться на корейское шоу. После недолгой подготовки меня направили в пехотный батальон, но там я долго не задержался, перекочевал в разведроту, где и оставался все три года службы. Потом меня подобрал Гаффер.
Прежде чем подписать контракт или дать от ворот поворот, обычно тебе дают пару поручений.
Я не стал связывать себя письменными обязательствами прежде всего из-за перспективы двухгодичной подготовки в Вирреле. В Англии я всегда чувствовал себя не в своей тарелке. Со временем мне разрешили обойтись без этого, но в тот момент я уже затеял собственное небольшое дельце, и предпочел сохранять независимость. Так что я все ещё продолжаю работать на этого старого пройдоху, выполняя некоторые специальные поручения на добровольных началах.