- Борька! Ты куда пропал? Почему не работаешь? У нас тут аврал на носу, а тебя не видно и не слышно.
- Вовка! – он подстраивается мне в тон, - чего ты орёшь? Что за паника на корабле? С какого перепугу я должен что-то делать? И что именно? Ты редактора нашёл?
- Нашёл! Подходи сегодня вечером часам к семи, я тебя с ним познакомлю. Опытнейший газетный волк! Просто волчара! Взгляды, конечно, троцкистско-анархистские, но я постараюсь держать процесс под партийным контролем. Главное! Волошин сказал, что к 8 марта первый номер газеты должен быть напечатан. Я тебе напомню, что сегодня уже третье.
- Вы там в своём райкоме заболели? – даже по телефону я улавливаю его возмущение. - Первый скажет, Каплин это птичка, ты и полетишь?
- Хамить только не надо! Что ты так взволновался то? Ну, трудно, да. Мало времени, согласен, но ведь возможно же! – Борька точно переучился в своём институте. Как ребёнок, честное слово!
- У вас портфель материалов уже собран? Дизайн шрифтовой и графический решён? Всё уже согласовано с твоим Волошиным? Я уверен, когда ты ему на подпись понесешь первый оттиск, он тебя ссаными тряпками будет по райкому гонять. До выпуска первого номера дай бог, чтобы в месяц уложиться.
- Ну, как же так? Мы же на прошлой неделе с тобой всё решили. Завтра придёт Нотман, мы еще посидим над тексами, и всё будет в ажуре.
- Хорошо, завтра приду знакомиться с твоим главвредом. Но можешь прямо с утра своему начальству твёрдо сказать, что первый номер мы сможем выдать только ко дню дурака.
Следующий день выдался на редкость солнечным и тёплым. Казалось, что весна и в самом деле посмотрела в календарь и решила придерживаться графика. Влажный тёплый ветер нёс запах мокрой земли, старой прошлогодней травы и ещё чего-то такого, от чего наступает особенная весенняя эйфория. Тротуары покрылись лужами в радужных разводах соляры. Всё просто кричало, что зима прошла и впереди красное-прекрасное лето.
Стоило солнышку закатиться за горизонт, как зима опомнилась и быстро навела порядок в городе. Лужи моментально подёрнулись ледяной корочкой, откуда-то подул пронизывающий холодный ветер, а с неба посыпалась белая крупа. Я подошёл к райкому точно к семи. Сначала не удержался и спустился в будущую редакцию, приятно было полюбоваться на дело наших рук. Потом, кивнув Степанычу, поднялся в кабинет Каплина.
К моему удивлению, дверь кабинета оказалась заперта. По пустому коридору гуляло только эхо моих шагов. Неужели я перепутал время, и надо было прийти к шести, а не к семи. Комсомольцы же заседают строго до шести, а потом разбегаются, как тараканы. Ладно, думаю, постою минут пятнадцать и тоже свалю.
Внезапно раздаётся тяжёлый стук закрывающейся двери, и до меня доносится бодрый Вовин голос:
- Марк Самойлович, представляете, какую мы с вами газету будем выпускать, что там какая-то «Нью-Йорк Таймс». Знаете, сколько у нас разных интересных и захватывающих идей? А с поддержкой руководства мы вообще всех переплюнем. У нас тираж будет через полгода тысяч десять! Пацаны и девчата будут друг у друга брать нашу газетку, чтобы гостям из других городов подарить, как оригинальный Новосибирский сувенир…
- Мальчик, знаешь, я уже пожилой человек и за свою журналистскую жизнь повидал немало газет, журналов, и, не побоюсь этого слова, начальников. Вы хотите спросить? Так я вам за это скажу. – Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев и барская любовь[103]. Вы помните, кто это написал?
- Конечно, это же Пушкин, я точно помню… это слова бедной Лизы из поэмы «Русалка», там ещё мельник был и князь… Ну, это классика, кто же этого не знает.
Я не выдерживаю и начинаю ржать в голос от таких Вовиных познаний в литературе. Слава богу, мои будущие коллеги уже спустились вниз и переключили внимание на мою скромную персону.
- Марк Самойлович, знакомьтесь, Вова указывает на меня – это Борис Рогов, не смотря на его юный возраст, он просто генератор всевозможных идей. Даже идея районной газеты - частично его замысел.
Я протягиваю руку для приветствия. Рукопожатие Нотмана неожиданно оказывается крепким, а взгляд испытующим. Это совсем не вяжется с его колоритной манерой речи одесского еврея. Он с усмешкой смотрит на меня и вдруг спрашивает: - Вы молодой человек, тоже считаете, что эта строчка принадлежит Пушкину?