— То есть, вы… не хотели бы говорить об этом? — нерешительно спросила Лона.
— Примерно так.
Она медленно кивнула. Тонкие губы дрогнули — она улыбнулась.
— Знаете что, полков… Миннер. Со мной… почти все то же самое. Ну, в смысле, я тоже как бы жертва, и мне себя очень жаль. Со мной тоже поступили очень плохо, и весь год я только и делаю, что вспоминаю об этом и страшно сержусь. Или мне становится очень тошно. А на самом деле надо было просто обо всем забыть и заняться чем-то другим.
— Да.
— Но я не могу. Вместо этого я пытаюсь покончить с собой, потому что думаю, что не могу больше этого вынести. — Она уставилась в пол. — Простите, пожалуйста… я хотела спросить… вы… не пытались… (Пауза.)
— Покончить с собой? Нет! Я только сидел и предавался мрачным раздумьям. Это называется медленным самоубийством.
— Нам надо… заключить сделку, — произнесла она. — Давайте вместо того, чтобы сидеть поодиночке и жалеть каждый себя, сделаем так: вы будете жалеть меня, а я — вас. И я объясню вам, как жестоко мир обошелся с вами, а вы — мне. Нет, наоборот! Я… путаюсь в словах, но вы поняли, что я хотела сказать?
— Общество взаимного сочувствия. Жертвы Вселенной, объединяйтесь! — Он рассмеялся. — Да. Я понял. Прекрасная идея! Лона, это как раз то, что мне… что нам надо. Как раз то, что надо тебе.
— И тебе.
Она была очень довольна собой. Удивительно, подумал Беррис, как улыбка изменила ее. Она словно повзрослела на год-другой, в осанке появилась уверенность. Даже женственность. На мгновение трогательная худышка куда-то исчезла. Но блеск померк, и перед Беррисом снова стояла маленькая девочка.
— Вы любите играть в карты?
— Да.
— Умеете в «Десять планет»?
— Нет. Но если ты меня научишь…
— Сейчас я сбегаю за картами.
Вприпрыжку она выбежала из комнаты — полы халата развевались вокруг ее худеньких лодыжек. Мгновением позже она вернулась с колодой ярких глянцевых карт и присела рядом с Беррисом на краешек кровати. На долю секунды верхняя магнитная застежка у нее на халатике разошлась, и в широко распахнувшемся вороте Беррис увидел маленькую белую грудь. Лона тут же автоматически хлопнула по застежке ладонью, восстановив статус-кво. Еще не женщина, подумал Беррис, но уж не ребенок. И тут же опомнился: эта худышка — мать ста детей?
— Вы ни разу не играли в «Десять планет»? — поинтересовалась она.
— Ни разу.
— Все очень просто. Сначала я раздаю по десять карт…
XVI
СОВА, НЕСМОТРЯ НА ВСЕ СВОИ ПЕРЬЯ, ДРОЖАЛА ОТ ХОЛОДА
Они вместе стояли у главного энергозала клиники и смотрели через прозрачную стенку. Внутри что-то огромное и волокнистое, подрагивая и извиваясь, отбирало энергию у ближайшего пилона и передавало дальше, по цепочке, в преобразователь-накопитель. Беррис пытался объяснить Лоне, что такое передача энергии без проводов. Лона честно пыталась вникнуть, но ее едва хватало на то, чтобы изображать вежливый интерес. Очень тяжело было сосредоточиться на чем-то столь далеком от всего ее опыта. Особенно когда рядом он.
— Совсем не то, что в старину, — говорил он. — Кстати, я еще помню времена, когда весь мир был расчерчен линиями высоковольтных передач — на миллион, кажется, вольт, и собирались переходить на полтора миллиона…
— Ты столько всего знаешь! Когда это ты успел выучить про электричество, если был астронавтом?
— Я ужасно стар, — сказал он.
— Да ну! Тебе еще нет и восьмидесяти.
Она пыталась пошутить, но у Берриса в последнее время с чувством юмора было напряженно. Лицо его странно дернулось, края губ (если это по-прежнему можно было называть губами) отъехали до середины щек.
— Мне сорок лет, — мрачно произнес он. — Похоже, для тебя это уже почти восемьдесят.
— Не совсем.
— Пойдем погуляем в саду.
— Все эти колючки!
— Тебе они не нравятся? — произнес Беррис.
— Да нет, что ты, — торопливо поправилась Лона. Ему нравятся кактусы, напомнила она себе. Я не должна критиковать то, что нравится ему. Ему надо, чтобы рядом был кто-нибудь, кому нравится то же самое. Даже если это что-то малосимпатичное.
Прогулочным шагом они направились к саду. Бледное солнце стояло в зените, на сухую мерзлую землю падали короткие четкие тени. Лоне стало зябко. Поверх больничного халата она набросила теплый плащ, но даже в полдень, в пустыне, холод пробирал ее до костей. Беррис же утеплился чисто символически; похоже, холод ему был нипочем. Интересно, подумала Лона, может, его новое тело умеет приспосабливаться к морозу… как змеи? Спросить она не решилась. Она вообще старалась не заговаривать об его теле. И кстати, чем больше она об этом думала, тем увереннее вспоминалось, что, когда начинает холодать, змеи уползают в укромное место и впадают в спячку. Нет, этот вопрос лучше замять.