— Мой дорогой, ведь нанимают работников родители, а не дети. Без отца как ты можешь что-нибудь решать?
— Родители не отвергнут мое предложение. Если мм договоримся вдвоем, значит, так и будет. У нас работа не тяжелая.
Мальчуган пристал ко мне, прилип со своим предложением.
— Какая у вас работа? — не выдержал я.
— Говорю, не тяжелая. Пасти небольшой табун. Доить кобыл. При кочевке навьючивать тюки. Дома будешь работать по хозяйству, вот и все! — ответил он.
— Сколько будете платить?
— Откуда я знаю, сам предлагай!
— Голубчик мой, в самых худших условиях я за месяц получал не ниже ста рублей.
— Ой-ой! Такой платы в нашем краю не бывает! — мальчик смутился оттого, что попал в неловкое положение…
Пайзикен отрекомендовал меня хозяину дома, молодому человеку. В доме бедно, не дом, а просто конура, разделенная длинной печкой. Низенький потолок, тускло горит свечка. Грязно, неприглядно. Хозяева производят впечатление забитых людей. К нашему приходу они уже приготовились ложиться спать. Давешние два жигита пришли и сюда за нами, и опять начался разговор со мной. Не торопился уходить и Пайзикен.
Один из жигитов, тот, который учился у муллы русскому языку, обратился ко мне:
— У тебя есть удостоверение личности?
— Есть!
— Ну-ка, покажи!
В нагрудном кармане теплой рубашки под бешметом хранились у меня три листа бумаги, свернутые каждый в отдельности. Один из них чистый, другой с казахским текстом, а третий — удостоверение на русском языке. Нарочито обнаруживая свою неловкость, я вынул чистый лист и, разворачивая, подал его жигиту.
— Друг, так ведь это чистая бумага, — заметил он.
— А-а, тогда, наверно, вот это! — Я подал ему второй лист с казахским текстом, тоже в свернутом виде.
— Эй, да и это у тебя простая бумага! — упрекнул меня жигит.
— Ах ты, опять ошибся! — сказал я с наигранным огорчением и подал свое «настоящее» удостоверение.
Увидев печать и штамп, жигит успокоился. Возвращая мне удостверение, он многозначительно заметил — Заверни получше. Можешь потерять, простофиля.
Со дня бегства из лагеря только сейчас мне впервые пришлось показать свое удостоверение. «Вот каков наш брат казах!» — невольно подумалось мне.
Еще раз подробно расспросив дорогу к моему нагашы, я разделся, постелил свою одежду на закопченную кошомку и с удовольствием растянулся…
Проснулся рано. На небе ни облачка. Мягко веет ветер, нежный, как шелк. Солнце взошло. Зеленая травка еле-еле виднеется, словно пушок на губе юноши. Я любуюсь Баяном, и кажется, все испытания, тяжелые невзгоды теперь навсегда остались далеко позади. Уставшие изможденные мускулы стали крепкими, как железо, и напрягаются под кожей, словно плетеный кнут. Кажется мне сегодня, что вся вселенная пребывает в радости.
Шагаю по склонам Баяна. Роскошные деревья зеленеют пушистыми бутонами. На самой вершине стоит высокая стройная сосна в зеленой шапке. Слышен запах распускающейся зелени. Прозрачный воздух напоминает молодой кумыс, утоляющий жажду одним своим ароматом.
Иду узенькой тропинкой по склону. В ушах у меня звучат мелодии. Их поют горы Баян. По ущельям между деревьями, извиваясь, бегут ручейки. Звонкое журчание, их стремительный бег напоминают шумные голоса резвящихся детей. На деревьях поют птицы, свистят, прыгают с ветки на ветку, гоняются одна за другой, словно дети играют в жмурки. С беспорядочным гомоном лесных птиц сливается голос степного жаворонка. Склоны, камни, журчащие ручейки, деревья, высоты и впадины Баяна— все поет, все сливается в радостном единстве…
Я шагаю. В полдень умылся у ручейка, напился воды, вынул из кармана лепешку, испеченную на кизячном угле, и, можно сказать, пообедал.
Отдохнув на солнцепеке, я снова тронулся в путь. Заглянул в два аула у подножья горы, тщательно расспросил, где аул моего нагашы.
В пору полуденной молитвы я прибыл в аул нагашы.
На восточной окраине аула женщина собирала сухой кизяк. Я расспросил, где дом моего нагашы.
Аул имел жалкий вид. Низенькие неприглядные лачуги. Во дворах грязно.
А вот и избенка моего нагашы. Возле нее, совершая омовение, готовился к молитве мой нагашы — Ильяс, сухощавый, рослый, седобородый старец.
— Ассалаумаликум, — поздоровался я.
— Аликум-салем, здравствуй, свет мой, — ответил он.
— Здоровы ли вы? — продолжал я.
Аксакал меня не узнал, спросил, кто я такой, откуда.
Прошло всего лишь четыре года, как мы виделись с Ильясом. В 1915 году он приезжал к нам в аул и гостил с неделю. Как раз в эти дни я приезжал из Омска на летние каникулы, и мы подолгу говорили с аксакалом о разных делах. Ильяс в молодости побывал в разных походах и рассказывал мне о своих приключениях, о событиях давно минувших дней.