Выбрать главу

— А мне кажется, что дело не в виде на море, — задумчиво сказал парторг Семен Семенович.

— А в чем же?

— В чем — не знаю. Только не в виде.

— Слушай, Семен, — заговорщицки подмигнул парторгу директор, — не разозлился ли он на тебя по партийной линии? Может, ему когда-нибудь захотелось с тобой поговорить по душам, он пришел, а у тебя на двери, как всегда, замок, и где ты — аллах ведает! Вот он и озлился.

— Благодарю вас, Николай Петрович, — сухо поклонился директору парторг Семен Семенович. — То же самое, тютелька в тютельку, говорил на собрании Сидоров.

— Вот видишь!

— Да ведь это же, так сказать, поклеп на меня, Николай Петрович, голубчик. Ведь мы с тобой битый час корни его вскрываем, понимаешь, корни!

— Ах да, корни. У меня, Семен, голова кругом пошла от этого Сидорова. Извини, пожалуйста.

— Слушай, до реорганизации он какую должность занимал?

— Секцией заведовал.

— Секцией? Гм… Значит, тут ему обижаться тоже не след. Сейчас он сектором заведует…

Опять в директорском кабинете стало тихо. Часы нудно и монотонно отщелкивали секунды.

— Давай позовем сюда самого Сидорова, — вдруг сказал парторг Семен Семенович, — позовем и прямо спросим — в чем дело?

— Не скажет он!

— Смотря как с ним говорить. Ты только мне не мешай. Он парень простой, хороший, я из него быстро все выпытаю. Звони!..

Николай Петрович позвонил Зое Владимировне и приказал ей позвать к нему Сидорова.

— Слушай, товарищ Сидоров, — ласково сказал парторг, когда заведующий сектором уселся на предложенное ему кресло. — Вот сидели мы с Николаем Петровичем и обсуждали твое выступление на собрании. По форме оно, конечно, блестящее, а по содержанию, извини, гнилое. Скажи нам прямо, по совести, как борец борцам, чем оно вызвано? Если Николай Петрович тебя чем-нибудь обидел, — говори, не стесняйся. Все можно будет выправить… Не стесняйся, не стесняйся, товарищ Сидоров, режь правду-матку.

— Я не певица, чтоб стесняться, Семен Семенович, — улыбнулся загадочный Сидоров. — Николай Петрович ничем меня не обидел.

— Тогда, выходит, я тебя обидел?

— Нет, не выходит, Семен Семенович.

— Скрытный ты, Сидоров, — вздохнул парторг, — я тебя спрашиваю, как борец борца, — а ты отвиливаешь… Мы здесь люди свои, все останется между нами, — скажи по-дружески: почему ты так резко выступил на собрании?

— Странно ты как-то ставишь вопрос, Семен Семенович. Да просто так выступил. Потому что так думаю. Ведь это же все правда, что я говорил.

— Значит, просто так выступил?

— Просто так.

— Ну иди тогда, Сидоров, — печально сказал парторг Семен Семенович, — иди. Просто так иди. Бог тебе судья, как в старину говорили.

Когда Сидоров ушел, директор Николай Петрович первым нарушил молчание.

— Вот видишь, я говорил, что не скажет, — он и не сказал.

— Давай думать дальше, Николай Петрович.

И они стали «думать дальше».

НА ДВОРЕ

На дворе, уткнувшись носом в стену, стоял и громко плакал мальчик лет шести-семи. На нем была шапка с длинными, неподвязанными ушами и валенки, послужившие, видать, верой и правдой не одному поколению мальчишек.

Плакал он так горько, что я не выдержал:

— Ты чего ревешь?

Молчание. Новый поток слез.

— Ага, я понимаю. Ты делаешь каток — поливаешь снег. Молодец, Вася.

— Я не Вася, а Сережа.

— Очень приятно познакомиться. Чего же ты ревешь, Сережа?

— Так.

— А все же?

Молчание. Всхлип и снова поток слез.

— Может быть, тебя кто-нибудь обидел?

— По…би…ли!..

— Кто?

— Ребята по…би…ли!..

— За что же они тебя побили, Сережа?

— За то, что я фашист.

Не каждый день встречаются на московских дворах семилетние фашисты, ревущие в три ручья. Заинтересованный, я продолжал допрос с пристрастием.

— Зачем же ты, несчастный, подался в фашисты?

— Я не подавался. Они меня сами так поддали, что я аж полетел,

— Это не ответ, Сергей. Отвечай точно, почему ты стал фашистом?

Сережа всхлипнул, вытер нос болтающимся ухом своей шапки и, тяжело вздохнув, сказал:

— Я потому стал фашистом, что я на нашем дворе самый маленький.

— Точнее, Сергей.

— Я точно. Никто не хочет быть фашистом, когда мы в войну играем. Никто. А меня заставляют и бьют потом. Петька уже четыре раза Буденным был, а Чапаевым — так это даже и не сосчитать. А я все Гитлер да Гитлер.