— Дуйсемби, мы только что поели, зачем ты это принёс?
Я настойчиво начал их угощать. Сидевший неподалёку фельдшер обратился ко мне.
— Кто торгует пирожками?
— Простые бабы.
Фельдшер с улыбкой покачал головой, с видом мудреца предупредил:
— Не надо их есть, живот будет болеть! Я на ломаном русском языке ответил:
— Пусть болит!
Фельдшер засмеялся и, пытаясь пояснить мне, стал пальцем указывать на свой живот:
— Вот это будет болеть: не ешь, плохо!
Сидевшие вокруг от нечего делать уставились на нас. Я махнул рукой на предупреждение фельдшера и начал совать в рот пирожки с творогом, приговаривая:
— Если заболит живот, смерть, что ли, будет? Нам, что смерть, что ходить живыми, всё равно!
Фельдшер удивился.
— Почему всё равно?
— А что нам жалеть? Посмотрите на меня… На мою одежду… Мне всё равно, я не боюсь смерти. А вот ты не умирай! Тебе нужно жить. Вид у тебя хороший, одежда хорошая. Вон какие имеешь золотые часы. Умрёшь — пропадут. А я не боюсь смерти!
— А почему ты не боишься смерти? — допытывался фельдшер.
— А чего мне её бояться? Я вырос в подземелье. Если умру, снова попаду туда же. А если бы я не хотел умереть, что бы ты сделал, как мне помог? Всех в конце концов поглотит чёрная земля!
И мы с фельдшером вступили в спор. Я нарочито грубым языком доказывал фельдшеру его ошибки. Окружающие, посмеиваясь, внимательно нас слушали. Несколько мужиков кольцом окружили нас. Большинство было на моей стороне.
В конце концов фельдшер признал себя побеждённым и спросил в упор:
— Ты всё же кем будешь?
Я немного растерялся, но не подал вида и ответил:
— Казах я!
Подошёл другой фельдшер, смеясь, протянул мне руку и крепко пожал:
— Молодец, хорошо!
Мои татары удивлённо глазели на меня и стали мною интересоваться, как будто впервые увидели.
— Дуйсемби, прекрасно! Откуда у тебя столько неожиданных мыслей? Ты словно учёный говорил. У тебя какое образование?
— Небольшое. В Омске две зимы ходил в вечернюю школу для взрослых. Кое-что мне запомнилось со слов учителей. Сами подумайте, откуда я могу что-то знать?
— Нет, ты говоришь нам неправду. Ты не из недоучек, — заключил один из татар.
Второй поддержал:
— Да, да, вид у тебя как у образованного человека.
Потом мы завели разговор о политике. Я внимательно слушал, интересно было узнать подробности жизни татар и башкир.
— А кто сейчас вами управляет, какая власть? — спросил я.
— Сейчас у татар и башкир своя власть. Большевики дали нам автономию!
Притворившись совсем отсталым, я поинтересовался:
— Неужели отдельно от русских? Сами по себе установили ханство?
Оба взглянули на меня с усмешкой.
— Нет, когда автономия, то ханства не бывает. По-русски говоря, образовалась республика, — пояснили они.
— Откуда мне знать? Я подумал, что у вас, как у казахов.
— А разве у казахов есть хан?
— Есть. По имени Букейхан, — ответил я.
Оба громко рассмеялись и стали доказывать, что Букейхан вовсе не хан и что ханы — это вообще плохо. Они начали ругать башкирского Заккия Балитова. Говорили также о том, что малым народностям, входящим в состав России, никто, кроме большевиков, не даст свободу.
Я же, наоборот, начал хаять большевиков. Они пояснили, что плохие слухи о большевиках распускают грабители и ещё те люди, которые против свободы и равенства.
Наконец они заключили:
— Эх, Дуйсемби, хоть ты и умный и к тому же немного образованный, тебя, оказывается, неправильно настроили, направили по ложному пути…
Мои попутчики сошли на одной из станций, не доезжая Славгорода. Мы обменялись адресами. И они, и я дали, как мне думается, выдуманные адреса.
Я достал из кармана записную книжку и карандаш и стал записывать арабским шрифтом. Глядя, как я пишу, оба с улыбкой переглянулись:
— Говорил, «ученик», а сам без единой ошибки написал…
Мы прибыли в Славгород, когда наступила вечерняя мгла. Это конечная станция Кулундинской железной дороги. Казахи её называют Шот.
От вокзала до города около пяти вёрст. Состоятельные люди уехали на извозчиках. Многие поплелись пешком, и я с ними. Шли по узкой тропинке, которая днём немного подтаяла, а к вечеру подмёрзла. Луны нет, вечер тёмный. Спотыкаясь, едва волоча ноги, вошли в город. Людей не видно. Низенькие домишки, как в деревне, занесены снегом почти доверху.
Кроме меня, все разошлись по знакомым адресам.