— Давай я переправлю тебя, садись-ка на круп моей лошади! — предложил он.
— Нет, я сам перейду, спасибо… Он с иронией заметил:
— Вишь, какой ты жигит! Что за вежливость такая?! Я не отпущу тебя ни на шаг, пока не переправлю! — заявил он и поставил коня поперёк тропинки. Я переехал на крупе кобылы и попрощался с добрым казахом.
Заглянув в аул, я убедился, что не сбился с дороги, иду верно. К полудню увидел аул на плоскогорье. Вблизи паслось стадо овец. Я присел в густо поросшем ковылем овражке, вынул из кармана лепёшку и, смазав её остатком масла, начал есть. Ко мне подъехал на рыжем воле мальчик-чабан. Глаза его жадно смотрели на хлеб. Одежда на нём разодрана, залатана. Похоже, он только что оправился от тифа. Щёки бледные. Я подал ему хлеб с маслом. Он поймал его на лету, как окунь, глотающий наживку.
— Вот и наступил день, когда я увидел масло! — с горечью заметил мальчуган.
— Разве у вас в ауле нет масла?
— У нас еле пережили суровую зиму! Много прошло времени, как мы не пробовали масла!
— Ты пасёшь большое стадо овец. Неужели у хозяина нет масла?
— Может быть, для себя и есть, но нам разве достанется?
— Сколько тебе платят?
— Доброй платы нет, о которой можно было бы говорить…
— Но всё же?
— Пуд пшеницы, одну пару сапог, потом ещё изношенный халат, вот и всё!
— За эту плату ты пасёшь стадо всё лето?
— Да! — ответил пастух,
…В другом ауле я зашёл в юрту старшей сестры Мукая, о которой мне говорил Ильяс. Она тоже живёт бедно. Отсюда уже было недалеко до аула Балабая, где жил мой нагашы Мукай.
В пору вечерней молитвы я прибыл в аул Балабая Сары-адыр. Он стоит обособленно. Сопку Сары-адыр можно увидеть издалека. Аул Балабая расположен на самой её макушке, он всё ещё находился на зимовке. Когда я подходил к подножью Сары-адыра, серые облака сгустились и опустились ниже, начал падать снег. Я так устал, что еле вскарабкался на плечи Сары-адыра..
Аул состоял всего лишь из четырёх хозяйств. В одной из юрт жил мой нагашы Мукай. В большой юрте — сам Балабай, который приходится Мукаю тестем. В третьей юрте жил старший сын Балабая.
Я увидел жигита, который поил из ведра мухортую кобылу с белым пятном на лбу. Поздоровались. Плечистый, рослый, с редкой бородой и усами, похожими на хилые травинки каменистой местности, он одет в короткое купи, покрытое сверху полосатой тканью. На ногах его были казахские сапоги с войлочными чулками, на голове поношенный тымак из чёрной мерлушки, похожий на шлем богатырей. По описанию самого Ильяса, это и был Мукай. Мимо нас то выходили со двора, то входили во двор люди, не обращая на нас внимания.
— Вы Мукай? — спросил я.
— Да… А откуда ты меня знаешь?
Я вкратце рассказал, откуда иду и тут же объяснил, что я — Сакен. Он сначала раскрыл рот от удивления, но затем недоверчиво усмехнулся.
— Молодой человек, не надо выдумывать. Мы — казахи — в любом случае должны принять гостя!
Не поверил мне Мукай, подумал, что я не Сакен, а лишь прикидываюсь жиеном, чтобы меня здесь приняли. Мукай меня никогда не видел. Я опешил. Что делать? Я начал рассказывать подробнее. Сказал, что был у Ильяса, описал его хозяйство, поведал, как Ильяс меня провожал и как с пути вынужден был вернуться обратно. Рассказал про бедность и в семье Ильяса. Своё белье и суконный бешмет я отдал Ракишу — сыну Ильяса, а взамен надел залатанный бешмет Ракиша. И тут же я для убедительности показал его Мукаю. Сказал, что зимой умер старший сын Ильяса. Мукай поверил, изменился в лице, заплакал, стал обнимать меня. Вскоре к нам подошёл седой человек с палкой в руках, сам Балабай. Увидев слёзы на глазах Мукая, он участливо спросил, что случилось.
Вошли в юрту Мукая. По моей просьбе всем аулчанам Мукай представил меня так:
— Это сын Катши, родной сестры отца. Он доводится мне жиеном. Возвращается с завода Екибастуз на родину в Акмолинский уезд.
Мукай жил в залатанной, тёмно-серой четырёхстворчатой юрте с молодой женой и маленькой дочерью. Судя по обстановке, жил он бедновато. Меня усадили на стёганое одеяло в почётном углу. Узнав о кончине старшего сына Ильяса, жена Мукая громко зарыдала. Быстро собралась детвора, прибежала старуха Балабая, родная сестра Мукая, все громко заплакали. Пришла рослая, круглолицая, жгуче черноволосая девушка, свояченица Мукая, младшая дочь Балабая. Пришли два сына Балабая. Словом, все дети и все женщины четырёх юрт оказались в сборе, чтобы поплакать.