Никто из присутствующих не поверил, что речь в указе идёт лишь о привлечении на тыловые работы, а не на фронт.
— Это обман! Будут забирать на войну, в настоящие солдаты. О аллах, за что нам посланы такие страшные бедствия. За что такое проклятие на нашу голову!.. — загомонили в юрте всё громче и беспокойнее.
Торопливо закончив перепись, к вечеру мы выехали из аула и остановились на ночлег, проехав не более трёх верст, на берегу озера Каска-ат. На другой день мы разделились на две группы: Галимжан с Михаилом направились для переписи в Спасск и Караганду, а мы с Нургаином двинулись по долине реки Слети.
Назавтра мы послали нарочного в аул волостного, за пятьдесят вёрст. В этот день волостной не успел приехать по нашему вызову. В ожидании его мы отдыхали в небольшом шалаше на берегу речушки, в которой почти не было воды. Местное население, услышав о переписи, стало собираться, но до приезда волостного и писаря мы не могли начать свою работу.
Люди здесь жили заметно беднее, чем на Шубыре. Нас посетил старшина, прихватив с собой бурдюк хорошего кумыса. Закололи годовалого ягнёнка и поставили на жер-ошак — продолговатое углубление для очага — котёл для варки мяса. Рядом с жер-ошаком густо задымил медный самовар. Понемногу начали собираться любопытные, переговариваться между собой негромко, судачить о том о сём.
Жарко, а хмельной кумыс добавляет жары ещё больше. Мы вспотели, словно от непосильного единоборства, пришлось расстегнуть рубашки, чтобы освежить грудь.
К вечеру прибыли волостной и писарь, оба усталые от долгой верховой езды, утомлённые солнцепёком. Увидев их, люди столпились возле нашего жилища. До глубокой ночи вместе с волостным и писарем мы занимались подготовкой к предстоящей переписи. Спать легли поздно. Летние ночи коротки, и на рассвете нас разбудил громкий горестный женский плач. Я с трудом проснулся, мне показалось, что эти звуки послышались во сне. Но теперь я явственно услышал причитания женщин и грубоватые, степенно-успокаивающие голоса мужчин. Один из них, войдя в нашу лачугу, разбудил сопровождавшего нас жигита и негромко, со смешком проговорил:
— Глупые бабы, ревут, как коровы. Собрались спозаранку, шумят, галдят, плачут, не поймёшь, чего им надо?
Жигит, чмокая спросонья губами, отозвался:
— Ай-ай, это бабьё! Слышали звон, да не знают, где он. Вечно показывают свою глупость, где надо и где не надо.
Я окончательно проснулся. В лачуге уже теплело от восходящего солнца. Я увидел, что на груди вошедшего поблескивает на сыромятном ремешке нечто вроде медной медали величиной с копыто стригунка. На нём был чёрный бешмет с красными плетёными погонами, на боку — шашка в плоских чёрных ножнах с медными кольцами. По одежде нетрудно было узнать вестового, какие обычно прибывали из города со срочными оповещениями.
Женский плач снаружи не унимался. Я коротко спросил вестового о цели его приезда.
— Сегодня утром кто-то приехал сюда из Омска и пустил глупый слух, что молодёжь забирают в солдаты. А тут вдобавок ещё и я появился. Вот глупые бабы и взбудоражились, — пояснил вестовой.
Я быстро оделся, Нургаин последовал моему примеру.
Через несколько минут мы выяснили следующее. Аул, где мы находились, располагался на границе с Омским уездом. Услышав об указе, по которому казахскую молодёжь привлекли на тыловые работы, несколько жигитов в испуге бежали из Омского уезда, распуская слухи о том, что казахов поголовно будут забирать в солдаты, что в Омском уезде уже началась мобилизация и что берут казахов не на тыловые работы, а прямо на фронт. Всех мобилизованных ждёт неминуемая смерть…
Слух этот, преувеличенный, приукрашенный, доведённый до нелепости, мгновенно разнёсся по аулам. А тут ещё вдобавок появился вестовой. И когда люди наперебой начали задавать вопросы, ища успокоения, вестовой ещё больше взбудоражил, огорошил их неуместной отсебятиной:
— А чего тут особенного, если вас заберут в солдаты? Откажетесь, что ли? Это указ самого царя, попробуй-ка его не выполнить! Уж лучше с богом начинайте сборы.
Как тут не всполошиться, как не испугаться женщинам в аулах!
«О аллах, чем мы заслужили твою кару!.. Чем мы разгневали тебя! Мы принесём тебе в жертву аксарыба-са и бозкаску[14], самую дорогую жертву, только будь опорой несчастных!..»
Женщины с громкими воплями и причитаниями начали выкликать имена своих сыновей и братьев, как будто уже навсегда расстались с ними.
Нас окружили. Не слушая, перебивая друг друга, женщины загалдели:
14