Прошло еще года два. Алексей кончил курс в университете, сдал государственный экзамен, получил диплом лекаря и вскоре сделался земским врачом в одном из соседних с селом Вырыпаевым уездов. Участок, или округ, Алексея был от Вырыпаева верстах в тридцати, а Сашок, или, как называли его теперь, Александр Иванович, по-прежнему подковывал лошадей, крыл железом крыши и дома, раскрашивал их; выучился у кого-то изображать толстощеких херувимов, которыми и украшал потолки церквей, чинил молотилки и экипажи, обмолачивал осенью на своей молотилке хлеб соседним землевладельцам и таким образом содержал как собственную семью свою, с каждым годом приумножавшуюся, так и старуху мать. Жил он безбедно, на судьбу не роптал, по-прежнему весело распевал и насвистывал, понемногу уплачивал долги, и все, видимо, были счастливы. Одно только тревожило Лопатина, что домик его все ветшал и ветшал. Сперва продырилась камышовая крыша, а когда Лопатин, взобравшись на эту кровлю, принялся застилать дыры свежим камышом, обрушились стропила и чуть не придавили его. Потом принялись загнивать углы избы, перекашиваться половицы, и, посматривая на все это, Лопатин только покачивал головой да посвистывал. «Совсем разваливается, — бормотал он, — надо, видно, за переборку приниматься».
Позвал он плотника Осипа. Осип принялся ковырять пальцем сгнившие углы избы и расковырял их до такой степени, что в них начало даже просвечивать солнышко. Летом это ничего бы, но лето подходило к концу и наступала осень; ну, а зимой-то — иное дело: того и гляди, что зубами защелкаешь… И он завел речь с Осипом о фундаментальной переборке избы. Осип слазил на чердак, ощупал все стропила, покачал их, зачем-то нагибался, ложился на брюхо, вскарабкивался на самый конек, опять что-то ковырял и потряхивал, потом вошел в избу, принялся топать ногами по половицам, на некоторых даже подпрыгивал, и все это кончилось тем, что Лопатин пошел рядиться с Осипом, по русскому обычаю, в кабак, захватив с собою подручного Осипа, Артема. Рядились они чуть не до самого вечера, наконец сладились, и все трое, покачиваясь из стороны в сторону, вышли из кабака.
— Только вот что, — говорил Александр Иваныч, остановившись посреди базарной площади и заметно заплетая языком, — денег у меня сейчас нет… может, наколочу к концу вашей работы… Чур не приставать заранее!
— Ну, — вскрикнул Осип, покачиваясь, — таперь разбогател, поди… Брат-ат приехал… дохтуром в Алмазове ведь. Поможет, поди.
— То ли поможет, то ли нет… осенью расплачусь честно-благородно…
Осип принялся рассказывать, как, будучи в Алмазове, случайно видел Алексея, возвращавшегося откуда-то домой, как урядник сделал ему под козырек, как сам алмазовский священник первый поклонился ему, почтительно приподняв шляпу, и как, заслышав колокольчик, выбежала из аптеки барышня встречать его.
— Помощница, значит, его, фельдшерица… Этот поможет…
— По рукам, значит? — подхватил Лопатин, протягивая плотникам заскорузлую руку. — Так завтра начнете, значит?
— Обязательно.
— Не надуете?
— Обязательно… ей-богу, завтра… Видишь, вон храм божий, — прибавил он, указывая на церковь. — Ну, значит, завтра чуть свет… Одно слово: эх, милый человек, Александр Иваныч! Все мы люди, все человеки.
На следующее утро, едва успела Куля прогнать мимо домика Лопатина батюшкиных коров в стадо, а кстати захватить и свою, как Лопатин с женой и матерью перетаскивали уже из избы в плетневый сарайчик весь свой хлам, чтобы не задержать как-нибудь обещавших явиться плотников.
Решено было разобрать избу до основания, гнилые углы отпилить, от чего, разумеется, изба уменьшится; но это не беда: лишь бы в ней не «стыдно» (т. е. холодно) жить было, а полы настлать новые. Плотников прождал Лопатин до обеда; пообедав, прилег отдохнуть; отдохнул, а плотников все нет да нет. Лопатин покачал головой и принялся собственноручно раскрывать камышовую крышу своего домика. Он поднял такую густую и черную пыль, что перепугал всех вырыпаевских мужиков, вообразивших, что у того загорелась изба. Народу сбежалась куча; но, увидав, в чем дело, все разошлись по домам. Провозился Лопатин с этой крышей целый день. Только часам к десяти вечера домик был совершенно раскрыт. На следующий день явились и плотники с кожаными сумками на плечах и с топорами в руках. Работа закипела. Осип принялся перемечивать бревна, а Артем — разбирать стропила, а спустя некоторое время домик Лопатина уже не существовал, и только полуразвалившийся каменный фундамент да сложенные в четыре яруса перемеченные бревна возвещали о бывшем жилище скромных тружеников, никогда не похвалявшихся своими трудами и никогда не роптавших на свою тяжелую трудовую долю.