Связав пожитки, мы опять уселись в ожидании.
Минут через десять снова появился начальник тюрьмы, с ним казачий офицер. Начали вызывать заключенных по списку.
Вызванных усадили вдоль стены длинного коридора на каменный пол, окружив вооруженными солдатами.
Начался обыск. Снимали с нас всю одежду вплоть до нижнего белья.
Я волновался за свои записи, часть которых успел зашить в пояс стеганых брюк, а часть спрятать под стельками сапог и в носках войлочных байпаков.
Дошла очередь и до меня. Стащили с меня сапоги, вытряхнули байпаки, осмотрели, «нет ли там бомбы», несколько раз засовывали руки в голенища сапог и, наконец, сказали:
— Одевайся.
Успокоившись, я не спеша оделся. Спрятанные записи были спасены!
Поочередно обыскали всех. И пока шла эта процедура, наступил рассвет.
Всех заключенных вывели во двор тюрьмы. Около тридцати конвоиров нас окружили тесным кольцом.
Начальник тюрьмы и два офицера несколько раз уходили в тюремную канцелярию, бегали взад-вперед, один сдавал нас, другие принимали.
Наконец прибыл начальник городского гарнизона, и нас строем вывели за ворота тюрьмы. Там ожидал конвой — тридцать всадников и двадцать пеших. В одинаковой форме были только те, что производили обыск и выводили нас из тюрьмы. Обращали на себя внимание не только их странное обмундирование, но прежде всего их наглые хулиганские манеры. Это были головорезы-анненковцы, прибывшие из Омска.
За тюремными воротами мы увидели около двадцати саней-дровней, в каждые запряжено по одной лошади.
Последовала команда:
— Рассаживайтесь по четверо в каждые сани!
Я, Бакен, Абдулла и Жумабай заняли одни сани. И снова команда:
— Рассаживаться только по двое!
Мы покорно выполнили команду, сложили на сани свои пожитки. И вдруг, глянув на одного вооруженного жигита в полушубке и валенках, я узнал в нем близкого родственника — своего жиена.[63]
Я не верил своим глазам. Как он оказался в отряде атамана Анненкова?! Ведь туда принимались только добровольцы… Отряд, который будет конвоировать нас, называют «партизанским». В его руках судьбы пятидесяти революционеров. Неизвестно, что они сделают с нами, когда выведут за город…
Неужели это он? Для меня это самая неслыханная обида. Я уставился на молодого жигита, все еще не веря себе — он ли?
«О люди, сколько еще мрази среди вас!.. О жизнь, каких только негодяев не растишь ты! Одни вынуждены страдать за справедливасть, охваченные тоской и горем, другие торжествуют подло и мерзко. Да будут прокляты подлецы и мерзавцы!» — с яростным молчаливым озлоблением думал я.
Жигит, на которого я обратил внимание, забеспокоился, начал боком протискиваться ко мне и, приблизившись, поздоровался.
— Ассалаумаликум!
Я не ответил и отвернулся. Он что-то пробормотал и начал здороваться с моими товарищами. Послышалась команда:
— Трогай!
Заскрипели полозья, и поплелись мы за санями по мерзлому снегу. Мороз пронизывал до костей.
Город еще спал, а над горизонтом медленно поднималось солнце в морозном оранжевом сиянии.
Каждые сани — впереди и сзади — сопровождал всадник и пеший конвоир.
Вышли на окраину города.
Начальник тюрьмы, сидевший на рыжем коне, распростился с конвоирами.
За окраиной некоторых из нас ожидали немногочисленные родственники. Каждый день они выходили на дорогу, чтобы не пропустить этап и проститься. Сейчас стояли молча, не сводя глаз с наших лиц, и утирали слезы, словно провожали нас в последний путь. Звонко скрипел снег под ногами заключенных и конвоиров, под полозьями саней и конскими копытами.
Вооруженные конвоиры шли вперемежку с заключенными, а за нами кавалькадой тянулись казаки на конях. Кони то и дело проваливались в сугробы.
Акмолинск остался позади.
Среди заключенных шесть казахов-большевиков, организаторов совдепа, и одна женщина.
Конвоиров около семидесяти человек — это верные и надежные колчаковцы, правая рука адмирала. Солдатам из мужиков Колчак не доверял конвоировать большевиков. Наш конвой — сплошь казаки, кроме моего родственника-казаха да еще одного сына бродячего торговца-полуузбека.
У пятнадцати атаманцев, прибывших из Омска, вид самый зверский, нрав бандитский. В глаза бросаются две буквы на их погонах «А. А.», выведенные серебристой краской, что означает: «Атаман Анненков».
Шли мы длинной цепью, тяжело ступая за санями по извилистой дороге в сторону Петропавловска.
По команде конвоира мы поочередно, по двое, садились в сани.