К вечеру добрались до какого-то аула и остановились на ночлег. Здесь нас встретили квартирмейстеры из конвойных, заранее выезжавшие вперед.
Расположились мы в двух казахских халупах, грязных и полуразрушенных, но они показались нам раем по сравнению с тюрьмой. Прошел уже ровно год, как мы не видели человеческого жилья.
Перед халупой поставили двух часовых, и, когда нам нужно было выйти до ветру, нас сопровождали солдаты.
Начальник караула вместе с младшим офицером беспрестанно наведывался к заключенным.
Один из начальников конвоя — широкоплечий, смуглый, похожий на калмыка, более разговорчивый и более хамовитый, чем другие, без конца матерился и сыпал похабщиной.
Зайдя в нашу халупу, он предупредил: — Если сбежит один, будете расстреляны все, мать вашу так! Так что следите друг за другом!
Никто из нас не сомневался, что его обещание будет выполнено.
На рассвете снова двинулись в путь. К полудню разразился буран. Пришлось остановиться в одном из казахских аулов и переждать буран. Здесь нас покормили.
Где бы ни приходилось останавливаться нам на отдых, ни в одной избе не оказывалось мужчин. Видимо, они боялись попадаться на глаза добровольцам Анненкова.
Вскоре буран затих. Установилась ясная погода. Конвой приготовился было к выезду, но хозяйка, у которой мы остановились, упросила начальника конвоя задержаться. Наварив мяса и покормив всех, она проводила нас с почетом…
После бурана мороз стал еще злее. Снежная сухая пороша ослепительно сверкала. Мы двигались медленно — по тридцать-сорок верст за день.
Красный диск солнца разбрасывал вокруг искрящиеся золотые лучи. Пронизывающий до костей ветер дул навстречу, не давая дышать и смотреть вперед. Плевок замерзал на лету и падал на землю звенящей льдинкой.
Иней обжигал лицо и не таял, как обычно, а, оседая на бровях, особенно на усах, сразу же леденел.
Над вспотевшими от усталости людьми и над лошадьми клубился пар. С лошадиных ноздрей свешивались сосульки. Беспрестанно мы растирали снегом то одну щеку, то другую. Чтобы согреться, размахивали руками, приплясывали.
На ночлег остановились в поселке Кушоки в ста десяти верстах от Акмолинска. Это первый русский поселок, встретившийся нам на пути следования к Петропавловску.
Загнали нас в школу. В поселке конвоиры еще больше рассвирепели, видимо желая показать русским мужикам силу и власть атамана Анненкова. У жителей поселка конвой потребовал самогона.
В одном из классов школы разместились и наши конвоиры, а те, кто повыше чином, разбрелись по поселку в поисках выпивки.
Через некоторое время солдаты приволокли двух местных мужиков, браня их и тыча в ребра прикладами. Мужиков тут же раздели и начали пороть шомполами. Порка была, видать, привычным делом для атаманского отряда. Пересмеиваясь, отсчитывали: «Двадцать пять… пятьдесят…»
Заключенные тем временем подлечивали обмороженные места, а парикмахер Мартлого сбривал всем усы и бороды.
На рассвете мы покинули Кушоки. Январский мороз трещал, не сдавая. Сегодня мы шли лесом. Густой стеной окружили нас березы и сосны, и только изредка появлялись искрящиеся белые поляны.
На ночлег остановились в станице Макинке. Добрая половина ее жителей были казаки, поддерживающие Колчака.
Среди заключенных не прекращались разговоры о том, что в одну из таких вот остановок в казачьей станице начнут всех расстреливать.
Нас опять загнали в школу, и мы засуетились, чтобы приготовить себе пищу. Но тревожный шепот не умолкал.
Все уже приготовились спать, как вдруг ворвались конвоиры из атаманского отряда. Вид у них был зверский, даже папахи надвинуты как-то по-особому угрожающе. Раздалась команда:
— Матрос Авдеев, адвокат Трофимов, Кондратьева, Монин, все четверо быстро к начальнику!
Мы начали расспрашивать конвоиров:
— Зачем? Что с ними будет?
— На допрос!
После ухода товарищей ни у кого не было мысли об отдыхе. Все думали одно: «Это и есть начало расправы».
Но все обошлось благополучно, товарищей вскоре привели, обратно. Мы набросились на них с вопросами: «Зачем водили? Куда водили?» А они сами толком ничего не знали. Никакого допроса не было. Их вывели из школы, заперли в пустом темном сарае, а потом привели обратно.
На следующий день один из разговорчивых конвоиров разболтался, что всех четверых хотели расстрелять, но потом раздумали.
Оставив Макинку, мы двинулись дальше.
Мороз несколько ослабел. Идем через синеющий сосновый бор, проваливаясь в глубокий снег. За день прошли не более тридцати верст.