— Есть среди вас оренбургские? — спросил один из пришельцев.
— Нет, мы все акмолинские, — последовал ответ.
— Кажется, совдеповцы? — спросил пухлощекий мальчишка-прапорщик.
— Да.
— Ишь, свободы захотели, сволочи! — ехидно заметил мальчишка.
Мы молчали. Офицеры вскоре ушли.
Из Ново-Николаевска нас повезли в Барнаул. Становилось ясным, везут нас в Семипалатинск к атаману Анненкову, в тот самый «штаб степного корпуса».
Поезд теперь шел медленно, с остановками. На разъездах подолгу ждали встречных поездов. Обессилев, мы уже не могли говорить. В вагонах воцарилось гробовое молчание.
Скончался товарищ Дризге. Он, как и Павлов, терпеливо и молча переносил страдания, умер спокойно. У Павлова осталась жена и четверо или пятеро детей. Он был в совдепе комиссаром финансов, стойкий, выдержанный, широко образованный человек. О Дризге мы знали мало. В Акмолинск он приехал из Омска и был у нас председателем ревтрибунала. Это был смелый, непоколебимый в убеждениях человек.
Мы сообщили часовым о смерти товарища. Конвой открыл двери. Приказали вынести труп. Оказалось, что к нашим вагонам был прицеплен еще один порожний вагон, специально предназначенный для покойников. Бывалые колчаковские убийцы оказались предусмотрительными. Когда выносили тело товарища Дризге, мы сдавленными от гнева и скорби голосами медленно пели «Замучен тяжелой неволей…»
За Дризге последовал Монин. Он болел тяжело и мучительно боролся со смертью. Ярость тугим узлом стягивалась в нашей груди. Покойного отнесли в вагон, где нашел свое место Дризге. Когда выносили труп, Яков Монин — брат умершего, не выдержал, ухватился за покойного и начал всхлипывать как ребенок. Я первым на него напустился:
— Сейчас не время для слез! Встань! Он не только твой брат!
Яков понемногу успокоился.
Монин родился в Акмолинске, был солдатом, после свержения царя одним из первых поднял знамя Советов в Акмолинске и стал красным командиром. Он добросовестно работал вместе с Кривогузом. Был грамотным, смелым, боевым членом президиума нашего совдепа, комиссаром по делам контрибуций. В Акмолинске у него остались старики — отец с матерью — и молодая жена…
Проехали Барнаул. Купили там около фунта масла и хлеба, подкрепились. Но голодным и изможденным поможет ли такая пища? Лучший кусок мы отдавали больным. Свежую воду, которую доставали с перебоями, мы, несмотря на сильную жажду, тоже берегли для больных.
В нашем вагоне особенно тяжело болели матрос Авдеев и товарищ Мелокумов. В другом вагоне скончались двое — Мартынов и Пьянковский, оба акмолинские, Мартынов — рабочий Спасского завода, Пьянковский — горожанин, кузнец, поляк по национальности. Оба — члены совдепа. Пьянковский был комиссаром труда. У обоих в Акмолинске остались жены и дети. Перед смертью Пьянковский пел «Марсельезу». Поляк с лирической романтической душой, даже умирая, пел…
Когда проезжали Барнаулский уезд, наше положение заметно улучшилось, только по-прежнему омрачала настроение смерть товарищей.
«Батыры» атамана нарочно хотели заморить нас голодом, это было понятно по тому покойницкому вагону, который нам добавили. Не говоря о других продуктах, ни даже хлеба для нас не запасли. Вдобавок на многих станциях совсем не оказывалось никакой еды. Изредка можно было увидеть крестьянку с буханкой хлеба, а других продуктов совсем не было. Вся беда в том, что, во-первых, продуктов недостаточно у самих крестьян, а во-вторых, они ничего не хотели продавать на колчаковские деньги. Да к тому же местное население вообще страшилось колчаковцев.
На одном из полустанков наш состав задержался долго. Верстах в пяти от железной дороги виднелся поселок. Четыре конвоира где-то достали пару лошадей, запряженных в сани, взяли с собой по одному арестанту из каждого вагона и поехали в поселок… Вернулись с хлебом. Большую часть забрали себе, остальное разделили на два вагона.
Как было дело? Ворвавшись в поселок, атаманцы потребовали хлеба. «Сами сидим голодными», — ответили крестьяне. Солдаты побывали в каждом доме, ни у кого хлеба не оказалось. Улучив момент, один из наших товарищей потихоньку шепнул крестьянину, для кого хлеб. Крестьянин с досадой заметил: «Почему ты об этом давеча не сказал, мы ведь не знали вас!» Положение сразу изменилось, крестьяне моментально натащили хлеба. Они усердно собирали все, что можно было, до последней крошки, пока солдаты атамана не сказали: «Хватит, некогда, поезд ждет».