— Ты не можешь надеть сапог? — спросил я.
Тихо застонав, он кивнул головой, попытался сесть и не смог, только взглядом показал в сторону сапога. Мы с Панкратовым вдвоем натянули сапог на распухшую ногу, подняли товарища и понесли к саням конвоиров.
Глядя, как мы выносили из вагона полуживых товарищей, начальник нового конвоя с усмешкой заметил:
— Оказывается, по пути у вас не было убытка? Начальник старого конвоя на шутку ответил шуткой:
— Убытка не было… Стойкие, собаки. Только шестеро умерло.
День был совсем теплый, приближалась весна! Я смотрел во все глаза, как будто впервые увидел окружающий меня солнечный светлый мир. При свете дня мои товарищи выглядят ужасно: высохли, побледнели, глаза ввалились. Лица и одежду покрывает слой черной пыли. Они похожи на выходцев с того света. И я себе кажусь каким-то потусторонним. Девять месяцев мы пробыли в клетке, в темноте, в голоде и холоде. Всего девять месяцев!.. Но невзгод, которых нам привелось хлебнуть, хватит и на девять лет! За девять месяцев мы потеряли всякую надежду увидеть мир и стряхнуть с себя угольную пыль. Все, кроме опоясанных ремнями с саблями на боку конвойных, кажется нам сказкой…
Нас погнали… Тех, кто валился с ног, усадили в сани.
С юго-запада тихо веял свежий ветерок. Снег возле железной дороги и перед домами начал набухать и таять. Как будто лик солнца далеко в небе потеплел и, обдавая наши сердца своим теплым дыханием, предвещает лето. Чувствуется, что подходит время таяния снегов. Щурясь на солнце, подставляю лицо мягкому легкому ветру. Смотрю, а сердце бьется все сильнее… Лев, притихший было в душе, зашевелился, предчувствуя свободу. Смотрю на товарищей, и кажется, что на их лицах, покрытых угольной грязью, появляется румянец. Все расправляют грудь, ненасытно, жадно глотают воздух. Наши изнуренные тела ожили, в запавших омертвевших глазах засветилась надежда. Все верят, что там, куда нас ведут, наверное, будет не хуже, чем в вагонах смерти. Мы неотрывно смотрим на беззаботно идущих по улицам людей, мы соскучились по человеческому облику. Сердцу сладко. В сердце оживают давно похороненные мысли и желания.
Конный конвой гонит нас, обнажив сабли. Мимо проходят и проезжают обыватели, с удивлением таращат глаза.
Вороной конь ближнего ко мне конвойного шагает, встряхивая гривой. Бока вороного лоснятся, как черный бархат. Я наслаждаюсь теплым днем, надеюсь на свободу, восхищаясь игривым вороным. Конвоир, увидев, что я любуюсь конем, усмехнулся: «Посидеть хочешь на лошади?..»
Нас загнали в лагерь, расположенный неподалеку от железной дороги. У вахты к нам вышел, бренча саблей, плотный рыжеволосый молодой офицер, видимо, начальник лагеря, с четырьмя солдатами. Он принял нас и отпустил конвой.
В лагере, огороженном деревянным забором наподобие загона для скота, стоят сбитые из трухлявых досок десять длинных бараков. У закрытых ворот снаружи и изнутри стоят часовые. Лагерь похож на самостоятельное государство. Все десять бараков набиты арестованными. Двери бараков не запираются. Арестованные свободно ходят от барака к бараку.
Когда нас пригнали, весь лагерь вышел встречать.
Полный молодой офицер, который принял нас у конвоя, приказал своим помощникам разместить нас в пустых бараках.
Лагерь охраняли чехословаки.
Пока мы шли к своим баракам, все больше и больше заключенных выходило посмотреть на нас. Многие из них по виду мало чем отличались от нас, такие же изможденные, обносившиеся. Все сочувствуют нам и стараются показать свое участие. Когда мы признались, что голодны, заключенные разбежались по своим баракам и принесли хлеба. Усадили нас группами, принесли кипяток, угощают чаем. Впервые за долгие месяцы мы по-человечески умылись.
Заключенных в лагере полторы тысячи. Они согнаны сюда с разных сторон. Есть и русские, и татары, и немцы, и мадьяры (венгры), и корейцы. Они, как муравьи, копошатся в зоне лагеря, снуют туда-сюда. Внутри бараков грязные нары, темнота, вонь, мрак. Заключенные измождены, многие в лохмотьях. Каждый день кто-нибудь умирает. Но мы после вагонов чувствовали себя так, словно прибыли к себе, в свой аул. Наелись, приободрились, настроение у всех поднялось.
Венгр, которого здесь звали Хорват, среднего роста, круглолицый, чернявый, сразу пристал к нам, казахам, принес нам кое-что из съестного, долго беседовал с нами. По-русски он говорил не очень хорошо— спотыкался, но понимал все. Хорват рассказал, что был в конном отряде красных, участвовал в бою на одной из станций под Петропавловском. Там было истреблено несколько тысяч чехословаков, которые шли на Омск. Пока чехи не подавили малочисленный красный отряд своей численностью, он не отдавал станцию. Вот в этом сражении и участвовал Хорват. С Хорватом вместе сражались и казахские жигиты, которые вступили в красный отряд в Омске. Этот отряд мужественно бился до последнего патрона.