Одна за другой грустной вереницей прошли перед моими глазами картины ее безрадостной жизни в чужом ауле. Молча глядя на озеро, мы постояли несколько минут и повернули коней обратно…
За время нашего отсутствия жигиты соседнего аула сговорились устроить вечеринку. Заправилами оказались сам старшина, писарь волостного управления Байсеит[9] и несколько других расторопных молодцов.
На вечеринку пригласили и нас четверых. Мы — это два татарина, один русский и я. Галимжан — молодой учитель татарской школы в Акмолинске, Нургаин — учитель. В тот вечер у Нургаина болели зубы, и ему было не до веселья, так же, как и пожилому русскому из нашей компании Михаилу. Поэтому на вечеринку пошли мы вдвоем с Галимжаном.
Издалека видна белоснежная праздничная юрта. Внутри она устлана коврами, нарядно убрана. В юрте полно молодежи. Едва мы с Байсеитом, Галимжаном и пятью сопровождающими нас жигитами вошли в юрту, как нас сразу же любезно усадили на почетное место. Сидящие образовали полукруг. Напротив нас заняли места старшина — он же акын, и несколько жигитов, устроителей вечера. Через некоторое время в юрте появился волостной управитель в сопровождении пяти-шести аксакалов, которых усадили церемонно, с почетом. Они сидели особняком, в то время как молодежь устраивалась где попало, парни, конечно, поближе к девушкам. Между Галимжаном и Байсеитом, между Байсеитом и мной, по обычаю, сидели девушки. Подали кумыс. Одни еще не насладились вдоволь кумысом, а другие, наиболее ретивые, уже затеяли шумную игру. Девушки и молодицы одеты нарядно, иные роскошно. Монеты в косах звенят при каждом движении, на запястьях серебряные браслеты. Шелковые платья мягко шелестят, как будто слышится шорох молодого тростника. Девушки отзывчивы на шутку жигита, но держатся с достоинством. В двух-трех местах в юрте неярко горят свечи. Несколько сорванцов самовольно пробрались в юрту, начали было резвиться наравне со старшими, но их быстро выпроводили. От кумыса кое-кто уже заметно захмелел. Старшина акын взял домбру и стал наигрывать быструю, стремительную мелодию, щелкая пальцами по струнам. Приятно в такую минуту утолить жажду целебным и вкусным, чуть желтоватым на вид кумысом.
Представьте себе начало лета, теплый, бархатисто-мягкий вечер, нарядную, в коврах и узорных кошмах, увешанную легкими шторами юрту. Перед вами, взволнованные вниманием жигитов, сидят юные красавицы Сары-Арки. Как тут не опьянеть, как не растаять сердцу перед такой обворожительной картиной! Одна игра сменяется другой, более интересней, и каждая завершается непременным условием: спеть песню. Домбра переходит из рук в руки.
Поют жигиты один лучше другого, поют девушки. В переливах мелодии слышатся задорные намеки, в словах песни волнующий тайный смысл.
Подошел черед выполнить условие девушке, задумчиво сидевшей между мной и Байсеитом. Она совсем юная, лет шестнадцати, не больше, черноглазая и черноволосая. Я невольно обратил внимание, что как только подошла ее очередь, все в юрте замерли. Один из распорядителей вечера настоятельно попросил:
— Пусть Хабиба споет под домбру.
— Другие девушки пели без сопровождения, — заметил я.
— Хабиба всегда поет с домброй!
И вот домбра в руках девушки. Я предупредительно отодвинулся, чтобы не мешать певунье.
— Вы не стесняйтесь, пожалуйста, — сказала мне Хабиба с улыбкой.
— Начинай, Хабиба! — послышалось со всех сторон. — Гости ждут.