Оставив школу, я снова поехал в Акмолинск. И здесь положение скверное, жители неспокойны. Шныряют торговцы, торопясь набить мошну на народной беде.
В доме Мусапира собралось несколько казахов. Я попытался успокоить их: «Не поддавайтесь панике, постарайтесь держаться спокойно, иначе все вы бессмысленно пропадете».
По Акмолинску слоняются хмурые жигиты-призывники, ищут по домам кумыс, пьянствуют, поют песни, шумят, плачут, точь-в-точь, как русские рекруты перед солдатчиной. Те гуляли с гармошкой, у этих добавилась к гармошке еще и домбра.
Однажды подгулявшие молодые жигиты забрали меня с собой. С гармоникой, с песнями мы ходили от одного торговца кумысом к другому и пили кумыс. Жигиты чаще пели заунывные, скорбные татарские песни. Плакали и на мотив татарских песен пели родные казахские.
…Понадобился я царю, Когда мне исполнилось двадцать лет, Понадобился я царю.Я не знаю мелодий более печальных и скорбных, чем татарские.
Зашли в дом, где сидели несколько молодых жигитов и пили пиво. Один из них играл на гармошке, другие вразнобой пели. В комнату ввалился жигит по имени Килыбай, известный в Акмолинске покоритель девушек, у которого, как вскоре выяснилось, «не все дома». Килыбая тотчас усадили, угостили вином и потребовали, чтобы он спел. Тот не заставил себя долго упрашивать, спел, затем выпил, громко ухнул. Опьянев, он подсел ко мне, обнял и заплакал: «Пришел мой черед идти в солдаты…»
Я удивился, почему он должен идти в солдаты? На вид Килыбай был заметно старше призывного возраста.
— Разве тебе не исполнилось еще тридцать один? — поинтересовался я.
— Да исполнилось, будь он проклят этот возраст, но я все равно иду в солдаты.
И Килыбай рассказал, какой казус произошел с ним. В тот вечер, когда писаря ходили по домам и переписывали жигитов в возрасте от девятнадцати до тридцати одного года, Килыбай как раз любезничал в девичьей компании. Заходят писаря и начинают записывать фамилии, имена жигитов и возраст. Килыбая все хорошо знали по имени и спросили, сколько ему лет. Тот постеснялся в присутствии девушек назвать свой истинный возраст и сказал, что ему исполнилось двадцать пять. Так вот и попал в список на тыловые работы.
— Шуток люди не понимают, — сокрушался Килыбай.
— Так почему же ты позже не исправил ошибку? — изумился я.
Совсем охмелев, путая русские и казахские слова, Килыбай еле-еле объяснил:
— Спохватился, да поздно. Не можем, говорят, исправить, не можем.
Вот так среди печальных событий попадались иногда и веселые случаи.
Однажды я пришел провожать очередную партию мобилизованных на тыловые работы. Собрались возле большого кирпичного дома, в котором прежде размещалась лавка. Улица перед домом запружена провожающими. Стоит неумолчный шум, гам, плач, в дом постоянно входят и выходят люди, ищут неизвестно чего, волнуются в ожидании отправки. Но вот появилась вереница телег в сопровождении солдат. Телеги остановились возле красного дома. Народ смолк, пристально следя за тем, что будет происходить дальше. Солдаты вошли в дом и через несколько минут начали поочередно выводить оттуда мобилизованных жигитов и усаживать их на подводы. И тут же без всякого прощания тронулись, увозя жигитов от родных и близких.
Снова плач и крики, нет ни одного человека, который не плакал бы. Несчастные женщины как будто сошли с ума, кричат, бегут за телегами.
На другой день я вернулся в Буглинскую школу.
Шли дни… Наступила зима. Время от времени мне попадают русские газеты, слежу за событиями, происходящими в Москве в связи с Петроградской думой… Начали меняться министры… Сердце полно предчувствий, напряженно ждет, встревожено ожиданием больших перемен…
И вдруг как гром среди ясного неба весть: царское правительство пало!
ПЕРВЫЕ ГОДЫ РЕВОЛЮЦИИ
Мало было казахов, которые, услышав о свержении царя, не обрадовались этому событию. Восторженно воспринимала это известие казахская трудящаяся молодежь, в особенности образованная. Разумеется, не по нутру пришлось известие о революции таким, как Нурмагамбет и ему подобным царским прислужникам.
За исключением горстки «почетных граждан», все казахи ненавидели царя. Царь отнимал землю, глумился над людьми, брал молодежь в солдаты, оскорблял религиозные чувства казахов. Поэтому всяческих благ и успехов желал притесняемый народ тому, кто боролся с русским самодержавием. Когда Россия проиграла войну с Японией, в казахской степи с удовлетворением говорили: «Так тебе и надо!..» А события 1916 года нанесли народу незабываемую, неисцелимую рану, сердца людей обливались кровью.