Вызвали больше сорока человек, поставили в ряд, окружили конвоем.
Небо безоблачное. Где-то высоко-высоко мерцают звезды, и от их дальнего света ночь кажется не очень тёмной.
Никто не в состоянии предположить, куда поведет нас «батыр» Сербов.
А Сербов продолжает хрипло выкрикивать приказания своему отряду. Конвой взял ружья наизготовку.
Голос Сербова загремел: «Ведите!»
И погнали нас неизвестно куда…
Город стал окутываться туманом, мрачный, темный. Кажется, что, затаив дыхание, лежит огромное животное. Ни звука, как будто все вымерло. И только мы, словно единственные обитатели, шагаем по пустынным улицам, окруженные казаками. У пешего конвоя ружья на изготовку, у конного обнаженные сабли поблескивают в свете звезд.
Идем и идем… Только слышно, как под ногами хрустит песок да похрапывают лошади. Все угрюмо молчат: и мы, и конвоиры. Кажется, что обе стороны напряженно следят друг за другом, в молчании точат клинки, и если кто-нибудь зазевается, так и вонзится в него нож по рукоятку.
Похоже, что казаки уже знают — наметили место, куда вести большевиков. А последние терпеливо идут, будто знают, куда их гонят и зачем…
Зловеще поблескивают оголенные сабли, позвякивают ружья. Погруженные во тьму, затихшие мирные дома остаются позади.
Наконец вывели нас на окраину города.
Мой напарник Нургаин и идущий сзади Хусаин Кожамберлин тихо промолвили:
— Вывели нас за город, чтобы расстрелять здесь!..
— Ерунда! — подбодрил я товарищей. — Не все ли равно, где расстреляют.
В памяти невольно пробегает весь недолгий прожитый путь. С детства я страстно рвался к учебе. Безмятежно текла моя юность в ауле… Потом завод в Успенске, золотые дни в городской акмолинской школе. А дальше — поездки в Омск, ученье в семинарии. Вдохновенная радость, связанная с открытием союза учащейся молодежи «Бирлик». Надежды, мечты отдать благородному делу всю свою силу и энергию… Год учительствования в ауле Бугли на берегу Нуры. Долгожданная свобода, создание газеты, работа в комитете, митинги — большая, кипучая жизнь.
Много хороших планов хотелось нам осуществить в совдепе.
Вспоминаются мать, отец, родные, близкие, товарищи, друзья… Любимая…
В один миг пробегает вся моя жизнь перед мысленным взором, и от этого болезненно сжимается сердце. Неужели все это должно в одно мгновение исчезнуть, вот сейчас?..
Бессмысленная смерть делает всю твою жизнь бессмысленной и бесцельной игрушкой. Да, игрушкой!.. А если это так, то жить или умереть — какая разница?.. Если смерть, пусть смерть! Только поскорее.
Итак, судьба решена! Я не боюсь смерти и смотрю ей прямо в глаза. Если в жизни остается единственное — смерть, то человек не должен ее бояться. С гордо поднятой головой он должен встретить свою судьбу! Жигиты безмолвствуют…
Вышли на окраину. За поворотом почувствовалось близкое дыхание смерти.
Жил ты — и вдруг тебя не стало! Живое — все исчезает. Одно раньше, другое позже… Мы погибнем раньше других… Бедная мать будет проливать горькие слезы!.. Неужели погибнем? Неужели мать должна проливать слезы?.. Нет! Мы не умрем!.. Разбежимся сейчас в разные стороны. Затрещат выстрелы, засверкают сабли. А мы исчезнем в ночной мгле… И вернемся в свои аулы…
Мы приблизились к каменному дому на самой окраине города. Со скрипом открылись железные ворота, что-то загудело, зазвенело…
Загнали нас в открытые ворота, в огромный двор.
Из каменного здания вышло несколько человек. Сербов заговорил с ними вполголоса, потом о чем-то посоветовался с двумя вооруженными конвоирами.
У нас затеплилась надежда…
Снова зазвенели железные засовы, послышались гулкие голоса. Минуты казались вечностью. Прошло немало времени, пока появились два надзирателя и увели одного из нас… За ним другого. Так по одному брали и уводили, и каждый с беспокойством ждал, когда придет его очередь. Товарищи еще больше волнуются, потому что не знают, зачем их уводят в дом.
— Что они там делают?.. Убивают? Ну, скажи, что они с нами сделают? — встревоженно пристал ко мне Нургаин.
— Что хотят, то и делают!.. И перестань болтать попусту! — отрезал я, теряя терпение.
— Ты и здесь намерен приказывать? — рассердился Нургаин.
Я пожалел, что так неуместно оборвал его.
— Ладно, не стоит об этом говорить! — успокоил я товарища.
Наши голоса как-то встряхнули угрюмо застывших арестованных, они оживились.
Завязался разговор… А конвоиры между тем брали и уводили кого-нибудь.
Подошла и моя очередь. Повели меня узеньким коридором, освещенным лампой к самой дальней двери.