— Слава богу! — ответил я.
Толебай моментально исчез за дверью. Наши ноги не были тогда такими быстрыми, как у Толебая, мы, звеня кандалами, едва волочили их.
Начальник конвоя вошел в одну из комнат. Вскоре вышел оттуда с каким-то русским, и они вызвали на допрос первого нашего товарища…
Вызывали по одному, допрашивали и уводили.
Я смотрел через окно во двор. Там ходила Токарева, старуха, хозяйка моей зимней квартиры. Увидев меня, она с сожалением покачала головой…
Подошла моя очередь. Вошел в комнату. За столом восседает комиссия. Председателем — казак Чонтонов. Как раз перед моим допросом Сербов куда-то вышел. Среди членов комиссии сидел один чернобородый русский крестьянин и, трое казахов. Один из них купец Ташти, второй — известный мулла Мантен, третьим сидел Толебай. Когда я приблизился к столу, Ташти и Мантен негромко поздоровались:
— Здоров ли, Сакен? Я ответил:
— Слава богу!
Начал допрос сам Чонтонов:
— Каким образом вы попали в совдеп?
— По выбору степных казахов, по желанию простого народа.
— Чьи интересы вы намеревались защищать?
— Интересы казахского народа, в особенности, избравшего меня трудящегося населения.
— Какую работу вы возглавили?
— Возглавил работу по просвещению Акмолинского уезда.
Чонтонов не спросил, а я не стал говорить о том, что я был членом президиума совдепа.
— Вы участвовали на митингах и на собраниях?
— Участвовал.
— Выступали с речами?
— Выступал.
— О чем вы говорили?
— Не помню.
— Вы вступали в большевистскую партию?
— Да.
— Вы за или против созыва учредительного собрания?
— Если в учредительном собрании будут участвовать представители трудящегося народа, то я не против его созыва.
— Как вы относитесь к религии?
— Лично я не религиозный человек.
— Вы, оказывается, ругали мечеть нецензурными словами?
— Невозможно ругать нецензурными словами неодушевленный предмет.
— Что вы писали в газете «Тиршилик», которая издавалась здесь на казахском языке?
— В большинстве случаев я писал стихи.
Тут задал вопрос чернобородый крестьянин-следователь:
— Вы писатель?
— Не очень успешно… но все же немного пишу.
— Какие стихи вы писали, о чем?
— В основном описывал быт народа. Опять вопрос Чонтонова:
— Почему вы писали именно стихи?
— Во-первых, потому, что умел писать стихи, а во-вторых, думал, что писать стихи — не преступление.
Чернобородый крестьянин заметил Чонтонову:
— Ну и что, если он писал стихи о быте народа? Если умеет, пусть пишет!
— Вы, оказывается, написали социальную пьесу ко дню Первого мая и поставили ее на сцене. Говорят, в этой пьесе вы восхваляли большевиков!
— Эта пьеса является моим первым произведением. Да, она ставилась Первого мая на сцене в Акмолинске. В ней я показывал ненасытность волостных управителей, писарей, баев и мулл в период мобилизации казахской молодежи на тыловые работы в 1916 году.
Помолчав, Чонтонов обратился к своим соседям, русским и казахским членам комиссии:
— У вас есть вопросы к арестованному? Все молчали. Ко мне обратился Толебай:
— В газете «Тиршилик» разве вы ничего не писали, кроме стихов?
— Иногда писал небольшие статьи.
Толебай вынул из кармана номер «Тиршилика»:
— Не вы ли написали вот эту статью, где всячески бранят атамана Дутова и ругают на все лады алаш-орду. Не ваш ли это псевдоним «Шамиль»?
— Мое имя Сакен.
— Нет, нам известно, что это вы. Об этом нам сообщили работники редакции.
— Они могли ошибиться.
— Коли так, кто же этот «Шамиль»?
— Не знаю. Официальный редактор газеты Рахимжан Дуйсембаев. Спросите его.
Мне было известно, что в это время Рахимжан находился в бегах, скрывался в степи, поэтому я и притворился не знающим «Шамиля».
Толебай вынул из кармана еще одну бумагу:
— Ну ладно, а вот это сочинение узнаете?
Он держал в руках мое письмо, адресованное в сибирский краевой совдеп, где я подробно докладывал о действиях алаш-орды. Развернув это письмо передо мною, он спросил:
— Не вы ли браните здесь алаш-ордынцев?.. Не ваша ли это подпись?..
Я не смог отказаться, ибо это был текст, правленный мной после машинки.
— Возможно, что я написал.
Меня заставили подписаться на полях статьи в подтвержденье авторства.
Толебай опять вынул какую-то бумагу из кармана:
— Узнаете? Не вы ли сочинили ее от имени народа? Это был подлинник нашей телеграммы, адресованный в Москву от имени акмолинского съезда бедноты. На нем опять были мои исправления после машинки. Я не смог отвертеться, оказался пойманным с поличным.