Аврелии тоже заклинали ее при этом расставании навсегда скрыться, но она спокойно сказала:
– Пусть ваша юность достигнет счастливой старости; мне же, с тех пор как я лишилась своей дочери, жизнь не представляет больше ничего… Но время не терпит… Пусть придут убийцы теперь, когда я знаю, что мщение не дремлет.
– А твой муж? – прервал ее Немезиан.
Но она отвечала с горькою улыбкой:
– Он? Он имеет дар легко утешаться. Но что это?
Это восклицание было вызвано громкими голосами, послышавшимися перед комнатой больного.
Немезиан с мечом в руке стал перед матроной, но Вереника не нуждалась ни в какой защите, потому что вместо ожидаемых преторианцев в комнату вошла служанка Иоанна и опиравшийся на ее руку и пошатывавшийся юноша, в котором никто не узнал бы обыкновенно тщательно одетого и украшенного такими прекрасными кудрями Александра.
Длинная каракалла покрывала его высокую фигуру; рабыня Дидо остригла ему волосы, и сам он изменил свои черты с помощью красок и кисти; большая дорожная шляпа с широкими полями была сдвинута у него, точно у пьяного, далеко назад и покрывала рану, из которой текла свежая кровь по шее. От всего его существа веяло горем и ужасом, и Вереника, принявшая его за убийцу, нанятого Каракаллой, сторонилась от него, пока Иоанна не назвала его имени.
Александр подтвердил ее слова кивком головы, затем упал в изнеможении на колени и, опираясь на ложе Аполлинария, с усилием проговорил:
– Я ищу Филиппа. Он пошел в город больной, как будто лишенный рассудка. Не был ли он у тебя?
– Нет, – отвечала Вереника. – Но эта свежая кровь… Или избиение уже началось?
Раненый утвердительно кивнул головой на этот вопрос. Затем он со стоном продолжал:
– Перед домом вашего соседа Милона… здесь, в затылок… я побежал… копье…
Затем голос его оборвался, а Вереника крикнула, обращаясь к Аврелиям:
– Поддержи его, Немезиан! Позаботьтесь о нем и ухаживайте за ним. Он брат девушки, вы ведь знаете… Если я не ошибаюсь в вас, то вы сделаете для него все, что находится в вашей власти, и будете скрывать его у себя до тех пор пока не исчезнет всякая опасность.
– Мы будем защищать его, даже жертвуя жизнью, – сказал Аполлинарий и со своего ложа протянул руку матроне.
Но он быстро отдернул руку назад, потому что из имплювиума послышались бряцание оружия и громкий шум.
Вереника откинула голову назад и подняла руки для молитвы.
Глубокие вздохи вздымали ее полную грудь, ее ноздри вздрагивали, большие глаза гневно сверкали.
Так она стояла молча некоторое время, но наконец опустила руки и крикнула трибунам:
– Мое проклятие вам, если вы забудете то, что вы обязаны сделать для себя, для Римской империи и для умирающей, и мое благословение, если вы исполните свое обещание!
С этими словами она пожала руки им обоим и хотела также протянуть свою правую руку художнику, но он лишился чувств, и служанка Иоанна и Немезиан сняли с него шляпу и каракаллу, чтобы осмотреть его рану.
По чертам матроны пробежала какая-то странная улыбка. Она поспешно взяла из руки христианки галльский плащ, накинула его себе на плечи и сказала:
– Как удивится малый, когда вместо живой гречанки они принесут ему труп в его варварском одеянии!
Наконец она надвинула себе на голову шляпу и взяла в углу комнаты, где стояло оружие братьев, охотничье копье.
Получив отрицательный ответ на свой вопрос, нет ли вероятности, что в этом метательном оружии будет признана собственность братьев, она сказала:
– Благодарю также и за этот подарок.
Наконец она быстро повернулась к служанке и вскричала:
– Сожги с помощью твоего брата портрет Коринны, глаза преступника не должны позорить его в другой раз!
С этими словами она вырвала свою руку из рук христианки, которая с горючими слезами старалась удержать ее, и с гордо поднятою головой вышла из комнаты.
Аврелии посмотрели на нее с трепетом.
– И быть принужденными сказать самим себе, что наши товарищи будут ее убийцами! – вскричал Немезиан, прижимая кулак к своему лбу. – Римское оружие никогда еще не бывало обесчещено таким образом!
– Он должен поплатиться за это! – прохрипел раненый. – Мы отмстим за нее, брат!
– За нее и – да услышат это боги! – за тебя также, Аполлинарий! – отвечал Немезиан и поднял руку как бы для клятвы.
Громкий страшный крик, бряцание оружия и короткие звуки команды, врывавшиеся снизу в комнату, прервали обеты трибуна, и он в несколько больших шагов очутился у окна, отодвинул занавеску и увидел ужасное зрелище. Аполлинарий стал звать его назад, прося вспомнить об обязанности относительно брата Мелиссы, который погибнет, если другие найдут его здесь.
Тогда Немезиан взял лишившегося сознания юношу в свои сильные объятия, отнес в ближайшую комнату, положил там на циновку, служившую постелью для их старого верного раба, которого они отослали, и, быстро перевязав раны Александра, одну на затылке, а другую на плече, прикрыл его своим собственным плащом.
Когда трибун вернулся наконец к своему раненому брату, шум на дворе уже несколько стих, однако же к крикам воинов примешивались жалобные вопли. Немезиан поспешно отдернул занавеску, и поток солнечного света хлынул в комнату, до того яркий и полный, что Аполлинарий со стоном закрыл свое израненное лицо руками.
– Ужасно, отвратительно, неслыханно, – вскричал его брат. – Поле битвы… Что я говорю, мирный дом римского гражданина превратился в бойню. Пятнадцать, двадцать, тридцать убитых лежат на траве. А солнце так весело отражается в лужах крови и на оружии товарищей, точно оно радуется… Но там!.. О мой брат, наш Марципор, наш старый славный Марци лежит там! И возле него – корзина с розами, которые он принес в подарок Веренике с цветочного рынка! Они валяются в крови, белые и красные; все это освещено самым лучезарным солнцем неба!
Здесь он громко зарыдал и затем, хрипя от гнева, продолжал:
– Аполлон еще улыбается, но он видит это. И погоди только, погоди немного, Таравтас! Бог уже хватается за мстящий лук! Неужели Вереника уже среди них? У фонтана… Как он блестит, и как весело играют вокруг него цвета радуги… Как там много народа столпилось вокруг какого-то тела… может быть, это тело Селевка? Но нет! Вот они расступились. Вечные боги! Это она! Это Вереника, женщина, ухаживавшая за тобой!
– Мертвая? – спросил он.
– Она лежит на земле с копьем в груди. Вот наклоняется над нею легат легиона – да это Квинт Флавий Нобилиор! – и вытаскивает копье. Мертвая, мертвая… Убитая солдатом из нашей когорты.
Он закрыл лицо руками, а Аполлинарий шептал про себя проклятия, имя верного раба Марципора, который служил еще их отцу, и дикие клятвы мщения.
Наконец Немезиан настолько собрался с духом, что мог продолжать следить за ужасными сценами.
– Теперь, – продолжал он, как бы давая отчет обо всем происходящем, – они теснятся вокруг длинного Руфа. Верно, свирепый бездельник снова сделал что-нибудь гнусное, что даже подобным ему негодяям кажется слишком сильным. Там они также держат крепко раба с каким-то узлом в руке. Может быть, украденное добро. Они накажут его за это смертью, но разве сами они лучше его? Если бы ты только мог видеть, как они сбежались со всех сторон с самыми прекрасными вещами. Великолепный золотой кувшин, украшенный драгоценными каменьями, из которого Вереника наливала тебе в стакан библосское вино, там же… Что же мы такое: солдаты или же грабители и убийцы?
– Если мы грабители и убийцы, – вскричал Аполлинарий, – то такими сделал нас один человек!
Здесь он был прерван приближавшимся шумом оружия в коридоре и сильным стуком в дверь комнаты. Вслед за тем в комнату заглянула голова какого-то воина и после беглого осмотра ее снова скрылась с восклицанием: «Это правда, там лежит Аврелий!»
Только на несколько мгновений послышался другой густой голос, и на пороге показался легат легиона Квинт Флавий Нобилиор в полном боевом наряде и приветствовал братьев.