При этих словах подвижная физиономия юноши сияла радостным блеском по поводу достигнутого успеха.
Казалось, что в жилах этого молодого человека течет бродящий виноградный сок вместо крови. Как только он сделал магу свой отчет, и Серапион наградил его горстью золотых монет, он начал бросать их вверх и ловить, как мух, ладонью, а затем несколько раз ловко прошелся колесом по комнате.
Снова став на ноги, он с таким же ровным дыханием, как прежде, вскричал:
– Извините меня, господа. Натура требует своих прав! Играть три часа сряду роль благочестивого… вечные боги, это значит что-нибудь, и придется еще опять…
– Я знаю, – прервал его Серапион и с улыбкой погрозил ему пальцем. – Теперь ты делаешь кошачьи прыжки, а потом разделишь так легко приобретенное золото с флейтистками. Однако же сегодня вечером ты мне нужен, и если ты чувствуешь себя слабым, то я тебя запру.
– Запри, – сказал Кастор тоном такой настойчивой просьбы, как будто ему пообещали какую-нибудь милость. – Дорофея приведет красавицу в надлежащее время. Все в порядке.
С этими словами он, напевая веселую песенку и легко подпрыгивая, вышел из комнаты.
– Драгоценный парень, – сказал сириец и посмотрел благосклонно ему вслед.
– Жаль его, – заметил Серапион, – он был бы способен на лучшие дела, но у него решительно нет совести, которая положила бы границы его беспутным влечениям. Да и откуда ему было приобрести ее? Его отец принадлежал к труппе эфесских пантомимных лицедеев, а мать была танцовщицей с Кипра. Но он знает всю Александрию, и притом эта память!.. Что за актер вышел бы из этого малого! Даже без переодевания, единственно посредством игры физиономии, он превращается в старика, идиота или философа.
– А чутье, чутье! – вскричал сириец, воодушевляясь. – Как только он увидал изображение Коринны, он уже знал, что видел ее живой портрет на другом берегу озера, между христианами. Сегодня утром он нашел ее, и вот теперь она попадается в тенета ловцу. И как это умно, что он поручил привести ее Дорофее!
– Это, а также и то, чтобы ее позвали от имени епископа Димитрия, он сделал по моему приказанию, – заметил маг. – С чужим человеком она никогда бы не пошла, а Дорофею она должна знать по собраниям своих единоверцев.
IX
Во время этого разговора Мелисса дошла со своим спутником до Мареотийского озера, которое омывало южную часть города и служило для якорной стоянки нильских судов. От широкой реки Агатодэмон, искусственного нильского рукава, соединявшего озеро с царскою гаванью на Средиземном море, отходили суда, отвозившие пассажиров к садам Полибия, и, чтобы добраться до них, Мелисса и Андреас должны были довольно долго идти по берегу.
Заходящее солнце бросало косые лучи на сияющую поверхность гладких вод, в которых отражалось множество нильских кораблей, изобиловавших мачтами. Большие и малые суда с белыми и пестрыми латинскими парусами, сиявшими ослепительно ярко при блеске заката, большие весельные боты, легкие челноки и устойчивые паромы шли туда и сюда по озеру, и между ними, подобно грузовым телегам между быстро едущими всадниками и экипажами, едва заметно двигались тяжелые плоскодонные корабли для перевозки зернового хлеба, на которых лежали высокие, точно дома, массы соломы и зерна в виде усеченных пирамид.
Движение на набережной в другое время было оживленнее, чем в этот день, потому что всех свободных людей любопытство привлекло в город. Но все-таки было довольно рабов, на дневную работу которых приезд императора имел так же мало влияния, как на движение солнца. Сегодня, как и всегда, они должны были заниматься погрузкою и разгрузкою; и если было мало кораблей, предназначенных к отправлению, то многие подходили с юга, бросая деревянные сходни на берег.
Напротив того, число яликов было, пожалуй, больше обыкновенного, потому что дела остановились, и многим, которых тяготила городская толкотня, доставляла удовольствие прогулка в собственной лодке. Другие отправлялись посмотреть на императорские только что вооруженные корабли на Ниле, великолепие которых привлекало внимание даже избалованных александрийцев. Золото, слоновая кость, пурпурные паруса, бронзовые и мраморные статуи на носу кораблей и у маленьких храмов на шканцах представляли здесь в общей картине блистательное зрелище, прелесть которого увеличивалась блеском послеполуденного солнца, усиливающим яркость каждого цвета.
Путешествие вдоль берега было приятно в этот час, потому что сикоморы с широко раскинувшимися ветвями и короны пальм, изобиловавшие вееровидными листьями, бросали тень на дорогу. Дневной жар спал, и легкий ветерок, все еще веявший с моря, приносил прохладу.
Не было ни тесноты, ни большой пыли на хорошо политой улице, однако же Мелисса, несмотря на неожиданный успех ее смелого поступка, утратила свой жизнерадостный вид, и Андреас шел возле нее тоже невеселый и неразговорчивый.
Она не понимала его, потому что с тех пор как она научилась думать, его серьезный взгляд смягчало все, что радовало ее мать или ее. Ведь успех у римского врача должен был послужить в пользу также и Диодору, которого отпущенник так любил.
По временам она замечала, что его взгляд безмолвно останавливается на ней с сожалением, и когда она спрашивала, не тревожит ли его опасение за раненого, он, в противоположность ее решительной манере, давал уклончивые ответы, усиливавшие ее беспокойство.
Наконец его недоступная молчаливость раздосадовала девушку, обыкновенно столь терпеливую, и она дала ему понять это. Она не подозревала, как болезненно действовала ее радость, вызванная смелым поступком, на ее правдивого друга.
Он знал, что она говорила не с великим Галеном, а с богатым Сереном Саммоником, потому что благородная внешность величайшего врача своего времени была ему хорошо знакома по медальонам, статуям и бюстам, а Саммоника ему показывали в Антиохии, причем называли его медицинское сочинение в стихах ничтожным. Какою малостоящею казалась ему помощь этого человека! Несмотря на его обещание, Диодора, по мнению Андреаса, нужно было перенести в Серапиум, однако же отпущенник не имел духа разрушить надежду своей любимицы. Правда, он знал ее уже давно как настойчивую и верную долгу девушку, но сегодня он увидел, с какою ни перед чем не останавливающеюся твердостью она сумела выполнить свое намерение, и потому должен был бояться, что если откроет ей глаза на ошибку, то она, несмотря ни на какие препятствия, проберется в помещение императора, чтобы просить помощи у настоящего Галена.
Приходилось оставить ее в заблуждении, но это было ему не по нутру, потому что ни к какому искусству он не был менее привычен, чем к притворству. Как трудно было ему найти подходящий ответ, когда она спрашивала его, неужели не ожидает он лучших последствий от помощи великого врача, или когда она выражала желание знать, чему обязан Гален своею знаменитостью.
Когда они подходили к пристани, она спросила, сколько лет, по его мнению, врачу, и он опять уклонился от прямого ответа. Галену было восемьдесят лет, а Серену только недавно исполнилось семьдесят.
Тогда она печально посмотрела на него удивленными глазами и вскричала:
– Не оскорбила ли я тебя, или же ты скрываешь от меня что-нибудь?
– Чем ты могла меня оскорбить? – отвечал он. – Жизнь полна забот, дитя. Ты должна научиться терпению.
– Научиться терпению? – повторила она с грустью. – Это единственная наука, в которой я сделала кое-какие успехи. Когда мой отец целую неделю бывает угрюмее, чем ты теперь, я едва замечаю это. Но когда у тебя, Андреас, такой мрачный вид, то это происходит не без причины, и вот это именно и беспокоит меня.
– Дитя, мы имеем больного, которого любим, – ласково отвечал он, стараясь ее успокоить.
Но она не позволила обмануть себя и вскричала с уверенностью:
– Нет, нет, это не то! Что нового узнали мы относительно Диодора, и как охотно ты отвечал мне, когда мы оставили его в доме христиан! С тех пор не случилось ничего, кроме хорошего, и, однако же, ты смотришь так, как будто саранча напала на твои сады.