«В табеле все-таки ошибка», — терзался Плотовщик, но муравьи перестали ползать у него по спине. Мальчики поцеловали руку даме.
— И я поздравляю вас, ребята, — проговорила она. «Какая у нее нежная, душистая рука», — подумал Дюла.
— Ну что ж, пойдем, дорогая, — сказал Кендел; глаза его оставались холодными, как туманные таинственные дали.
Доброта и красота печально проследовали среди опрокинутых стульев к двери, и Дюле почудилось, что соломенная шляпка в форме блюдца — это ореол над головой учительницы арифметики и физики.
Из коридора донесся звук удаляющихся шагов, и тогда Кряж наконец нашел в себе силы раскрыть рот:
— А я что тебе говорил? Но если кто-нибудь хоть одним словом заденет Кендела, я переломаю ему все кости… Как-то не верится, что его невеста — учительница арифметики. И зовут ее Ева, и такая красавица! Не может она быть учительницей арифметики.
Потом они почти не разговаривали и просто бродили по солнечным улицам, где кипело лето. Перед ними точно раскрылись дали, и пространство и время стали вдруг бесконечными.
Целые два месяца будут они свободны! Свобода!
Мальчики улыбались, иногда переглядывались и были мягкими и нежными, как молодые побеги ивы.
— Приходи ко мне после обеда, мы все обсудим.
— Ладно, — сразу согласился Кряж. — Нам надо, конечно, поговорить.
О чем им надо было поговорить, оба понятия не имели, но на душе у них было необыкновенно тепло и светло: они еще не знали, что счастье нельзя выразить словами, нельзя разделить его с кем-нибудь и нельзя сохранить.
В это утро знакомые улицы словно умылись, преобразились. Здесь уже не пахло капустой, а навстречу мальчикам шли веселые, приятные люди, веселые, ласковые собаки, а ведь утром, когда Дюла с головной болью спешил в школу, глаза у собак были тоскливые, а одна так даже зарычала ему вслед.
Теперь все чудесно переменилось. Как только мальчики подошли к перекрестку, регулировщик сделал пешеходам знак, что путь открыт, точно сказал:
«Пожалуйста, ребята! У кого такие прекрасные табеля, могут идти, а эта машина с газированной водой пусть подождет!»
Тот же самый регулировщик сегодня утром строго отправил обратно на тротуар Дюлу, который стал переходить улицу на желтый свет.
— Ты, дружок, видно, не различаешь цветов? — бросил он и, наверно, подумал, что троечнику нечего вылезать вперед.
Все это уже казалось дурным сном. Сейчас он поднял руку, точно благословляя прохожих, и в первую очередь Кряжа и Плотовщика.
Кряж от избытка чувств приподнял перед регулировщиком смятую жокейскую шапочку, поблагодарил его таким образом за четкую работу, а тот — это видели все, даже воробьи, сидевшие на электрических проводах, — в ответ козырнул ему.
Сколько ни старайся, это утро нельзя описать подробно.
— Когда мне можно прийти к тебе? — спросил Кряж, который раньше никогда не задавал подобных вопросов, но теперь считал, что они с Плотовщиком должны быть изысканно вежливыми.
— После четырех, если тебя устроит, — ответил так же вежливо Дюла, ибо они стали уже восьмиклассниками, что требовало от них умения держаться.
Потом Кряж — во второй раз сегодня — приподнял свою жокейскую шапочку со сломанным козырьком. Надо сказать, что свой необыкновенный головной убор Кряж вообще-то предпочитал носить в кармане.
Дюла скрылся в полумраке ворот и у лестницы, где было светлей, достал табель, потому что рано или поздно пришлось бы это сделать. «Да, Кендел отличный человек, — подумал он, — и его невеста Ева, с этой ее соломенной тарелочкой, удивительно красивая женщина».
Плотовщик в задумчивости смотрел на табель и вдруг почувствовал, что и на него кто-то смотрит.
На верхней площадке стоял Простак и весело помахивал хвостом.
— Простак, подглядывать некрасиво, — сделал ему выговор Дюла и почесал пса за мохнатым ухом, после чего пес проводил его до двери, хотя и не бескорыстно: из кухни доносилось шипение сала на сковородке и даже на лестнице чувствовался райский запах индейки-покойницы.
Простак уселся перед дверью, потому что от такого запаха невозможно было оторваться, а Дюла нажал кнопку звонка и, держа над головой табель, упал в раскрытые объятия мамы Пири.
Маме Пири ничего не стоило расплакаться, поэтому ей несколько раз пришлось вытереть глаза и очки, пока из тумана не выплыли наконец отличные отметки.