— Я говорю про резиновые. Там и вода, и комары, и крапива, да еще пиявки.
— Я буду внимательно смотреть, дядя Матула.
— Ну ладно. — Старик собрался уходить. — Так до свидания. Обед был вкусным и обильным.
— Мы пообедаем вдвоем, — сказала старушка.
— А дядя Иштван?
— Я послала ему обед в поле. В такую горячую пору я частенько так делаю. В комнате накрыть стол?
Давайте поедим на кухне, тетя Нанчи! Можно мне макать хлеб в подливку на сковородке?
— Можно! Кто такой тощий, словно после семи лет неурожая, тому можно. Но только после супа!
— Суп не самое главное!
— Без супа нечего макать хлеб, — отрезала тетя Нанчи. — Виданное ли дело, обед без супа?
Итак, наш друг Плотовщик съел суп, потом хлеб с подливкой и признался, что тетя Нанчи — «честное слово» — готовит лучше, чем мама Пири.
Вообще он отлично чувствовал себя в довольно жаркой кухне, где, однако, к счастью, не пахло газом и было так просторно, что по сравнению с городской эта кухня казалась большим залом.
И Плотовщик наелся так, как подобает плотовщику.
— Могу дать тебе рюмочку вина.
— Сойдет!
— Я думала, в Будапеште выражаются вежливей. Дюла слегка покраснел.
— То есть пожалуйста.
У вина был приятный вкус, но Дюла решил, что старушке не приятны его словечки, к которым уже привыкла дома мама Пири. Тетя Нанчи быстро обижалась и так же быстро отходила.
— Капелька вина не повредит, ведь оно переходит в кровь.
Потом Дюла попросил еще мяса, попросил и еще вина. Он пришел в отличное настроение. Щеки у него раскраснелись, глаза заблестели.
— Спасибо, тетя Нанчи, такой вкуснятины я в жизни еще не ел.
— Иди поспи, сынок. Я тебя здесь откормлю, не беспокойся. Наш Плотовщик не беспокоился и после двух рюмочек вина даже чувствовал себя необыкновенно храбрым. Но спать ему не хотелось. Он взял какую-то книгу и полистал ее. Приподнятое настроение его не покидало. И вдруг его взгляд остановился на коробке сигар.
«Вот сигары, — заговорило в нем вино, — вот подходящий случай!»
«Дядя Иштван узнает», — возразил Плотовщик, но взял одну сигару и принялся ее разглядывать.
«Откуси кончик! Так делают настоящие мужчины».
«Откушу, но не закурю», — сказал он себе и стал искать спички; потом открыл окно, сев возле него на стул, закурил, как взрослый.
«Приятно!» — обрадовался Лайош Дюла и вообразил себе, как будет курить сигары вместе с Матулой.
Дым он пускал в окно и затягивался все с большим удовольствием, но тут у него появилось желание выпить еще немного вина. А вина не было, только палинка[5].
Плотовщик пригубил палинки, и курение пошло лучше, чем раньше, «Мне четырнадцать лет, — с гордостью думал он. — Бык уже два года курит. Табак в сигарах совсем не вредный, не то, что папиросная бумага. Сигары! Вот это да! Я поговорю с дядей Иштваном, и после обеда мы будем выкуривать по одной…»
В эту минуту все казалось ему достижимым.
«Великолепно», — глубоко вздохнул Дюла, хотя ощутил во рту горький привкус, и у него промелькнула мысль, что дядя Иштван вряд ли позволит ему курить.
Потом он бросил сигару в печку и почувствовал, что выпил лишку. Ни вина, ни палинки, ни сигар ему больше не хотелось. У него кружилась голова.
«У меня расстройство желудка», — решил он. И тут все поплыло перед его глазами, пол закачался, и наш Плотовщик вцепился руками в стул, который стремился непременно убежать от него.
— Мне плохо, — прошептал он, — мама Пири, мне плохо… —
Маму Пири он позвал по привычке и прислушался, потому что где-то тихо звенели звоночки, которые затем заглушил громкий колокольный звон. — Ай! Аа-ай! Где тут ванная? Аа-ай.
Стены теперь вращались вокруг него, а пол продолжал покачиваться, но иногда под ногами появлялись участки твердой почвы.
Наш Плотовщик попал в ураган. На дом обрушивались огромные волны, и когда Дюла попытался взяться за дверную ручку, она от него отпрыгнула.
— Аа-ай! Умираю!
Но он не умер, и ручка сама собой очутилась в его кулаке.
— Мне конец! Только бы не вошла тетя Нанчи!
Когда дверь наконец открылась, Дюла стремглав бросился в ванную, пол которой, как в лифте, вдруг поехал куда-то у него под ногами. В животе у него забурчало.
— Аа-ай! Конец… Ааа… ааа…
Корабль Плотовщика так сильно трепали волны, что крушение было неминуемо. Буря разыгралась вовсю — и неудивительно. А затем последовало извержение вулкана…
… Лайошу Дюле решительно повезло, потому что до самого вечера он пробыл один, а в тот памятный день больше всего жаждал он одиночества. Кроме того, он жаждал, чтобы у него прошла головная боль и тошнота, ведь хотя буря улеглась, корабль нашего Плотовщика был сильно потрепан.