Потом дым посерел, а летевшие вокруг искры едва различались в ярком солнечном свете.
«Что такое дым? — размышлял Дюла, глядя на костер. — И что такое сам огонь?»
Он, разумеется, учил в школе, что такое горение и теплота, какова роль горючих газов, но здесь сейчас все было иным, таинственным и прекрасным.
«Дрова превратятся в дым и золу, — думал он, — а тепло, горючие и летучие газы — в пар, но все составные части сохранятся, и, если можно было бы снова соединить их, получилось бы опять дерево. Но это никогда не удается. Из дров образуется нечто другое, частица чего-то живого. Теплый воздух поднимется к облакам, дым расползется вокруг, как газ и сажа, зола с дождем уйдет в землю, и благодаря этим веществам снова вырастут разные растения, которые, наверное, съест какое-нибудь животное или они сгниют, то есть опять сгорят, и все начнется сначала. Начнется сначала, — продолжал размышлять мальчик, — а где начало?»
«Ладо плут!» — просвистела на ольхе иволга, но Дюла на нее уже не сердился. Он смотрел на золотисто-желтую птичку и думал, что ее яркие перья, способность летать и гнездо тоже сгорят в незримом пламени жизни. Куда все движется? Во что превратится ее насвистывающий голосок?
Плотовщик подбросил веток в костер.
«Я кормлю огонь», — мелькнуло у него в голове, но его глубокомысленные рассуждения были прерваны резью в желудке, заявлявшем, что настала пора обедать.
Мальчик почувствовал такой сильный голод, что с тоской стал поглядывать на тропинку, где должен был появиться Матула. Пристроившийся рядом Серка тоже не сводил глаз с тропинки, точно говоря:
«И я отчаянно голоден».
Но Матулу пришлось еще долго ждать, пока наконец он пришел, наловив рыбы.
— Не очень-то хотелось лещам попадаться на крючок, но пяток я все-таки поймал. Принеси дощечку. Теперь поглядим на них! Дай нож! Рыбу надо уметь потрошить, а то прорвется желчный пузырь, и мясо станет горьким.
Плотовщик наблюдал за движениями Матулы и подражал ему.
— Тащи сковородку. Сегодня мы поджарим рыбу, поэтому я надсекаю ее. Видишь как?
— Вижу.
Матула с обеих сторон сделал на рыбах частые надсечки.
— Теперь в лещах не останется колючих косточек, только хребет. И тут Дюла уже не размышлял, что такое теплота, дым, горение, газ и даже что такое запах, который в данную минуту он мог назвать только ароматом, так как жарившаяся рыба распространяла вокруг столь соблазнительные газообразные вещества, что в желудке нашего Плотовщика непристойно громко заурчало.
— Живот подвело? — спросил Матула, услышав урчание. — Ну, сейчас будет готов обед. — Потом, перед тем как замолчать надолго, он сказал: — Я привык есть руками.
И Дюла, наклонившись над тарелкой, тоже взял рыбешку в руки.
Они ели, ели и ели. Надсеченное мясо отделялось от хребта, как спелый персик от косточки, и в руке оставались только голова и хребет.
— Дай ему, — указал Матула на Серку, который тыкался носом в бок Дюлы. — Не мешает и ему уделить чуток рыбы.
Через четверть часа не осталось не только ни одной рыбы, но и ни одной рыбьей косточки.
Вкусно было?
Дядя Матула, такой замечательной рыбы я еще никогда не ел.
— Верю. Мы так навалились, что расправились бы даже с сомом. Да, свежую жареную рыбу можно есть без конца. Даже если переешь, худо от нее не станет. А теперь самое время поспать. Когда ты проснешься, меня, наверно, здесь уже не будет, но в сумерки я вернусь. В лодку не лезь, раз грести не умеешь. Если пойдешь куда, примечай дорогу, чтобы не заплутаться, но далеко не забирайся. Вечерком можешь поудить, а рыбу оставь до завтра в воде. Я сейчас выкурю трубочку. Угостить тебя сигарой?
— Нет, нет!
Дюла растянулся на сене. От утренних трудов, непривычного напряжения мышц словно оловом налилось все его тело, но это ощущение уже не было неприятным.
«Я, наверно, не усну», — подумал он и тут же заснул.
Матула попыхивал трубкой и смотрел, как дымок от нее полз кверху, к крыше шалаша. Потом он поглядел на Дюлу и улыбнулся.
«Набирается сил парнишка, — подумал он. — Крепко спит и хорошо ест».
Отложив в сторону трубку, он тоже закрыл глаза.