Свист перешел чуть ли не в вой. Перед глазком промелькнули два шарика и вслед за ними серо-желтая птица с крыльями ласточки Потом всплеск воды и шарики исчезли, а преследователь, сделав петлю в воздухе, снова взмыл ввысь.
— Балабан. Гляди в оба. Ему только тогда удается схватить чирка-свистунка, если он нападает внезапно. А летать и тот горазд. Ты же видал.
Балабан кружил над водой там, где скрылись маленькие чирки.
— Летел бы ты куда-нибудь еще, — улыбнувшись, посоветовал Матула. — Ими ты уже не закусишь.
Балабан послушался Матулу, и тем временем все птицы вокруг поспешно опустились на воду, и наступила тишина. Дюла вспотел от волнения и тревоги за маленьких чирков, но успокоился, когда из озера вынырнули две головки, а потом осторожно всплыли и сами малыши с коричневыми в крапинку, блестящими перьями.
— А я думал, что они разбились.
— Эти? У них грудки крепкие, как железо. Но зато вкусные же они!
— А цапля балабана не испугалась?
— Кто ее знает? Но обыкновенно птицы на земле или на воде не пугаются. Балабан только в воздухе бог и царь, а на земле ему грош цена. В воздухе же, кого приметит, бьет насмерть, а когда жертва упала, опускается к ней. Ведь он может свернуть шею даже большому серому гусю.
Балабан улетел уже далеко, жизнь на поверхности воды замерла, и птичья суета не возобновлялась, потому что наступила изнуряющая летняя жара. Старая цапля предусмотрительно спряталась в тенек, и из шалаша ее не было видно, только чирки продолжали неутомимо нырять. Тень все убывала, и в шалаше тоже стало жарко.
Матула выбил трубку.
— Может, на сегодня хватит? Дюла, пыхтя, вытирал пот со лба.
— А мы приедем сюда еще?
— Конечно, но об эту пору все прячутся, и вряд ли ты увидишь что-нибудь новое. Наблюдать хорошо на зорьке да в сумерки, а в такую жару птицы вылезают, если только нужда придет. Давай-ка потихоньку выбираться отсюда.
Вода вокруг ослепительно сверкала. Матула посмотрел на небо.
— Гроза собирается. Не чуешь?
— Я ничего не чувствую.
— Не чуешь, как припекает?
— Нет.
— А здесь часа через два-три начнется гроза. Сдается мне, крепко погромыхает. Ну, да это ничего, только бы град не выпал. В другой раз приедем, получше здесь оглядимся.
Дюла обливался потом, Матула толкал лодку, И когда они взобрались на дамбу, то совсем задохнулись в горячем влажном воздухе. Рубашка у старика прилипла к спине.
— Ну, а теперь чуешь?
— Чувствую, дядя Матула, и теперь знаю, к чему это. Мне словно что-то сдавило грудь, и пот градом льется. А жара совсем не та, что вчера в то же время.
— Правильно! Погляди вверх: небо совсем белесое, и побьюсь об заклад, что Серка уже поджидает нас на берегу. Он страх как боится грома, хотя вообще-то ничего не боится. У собак чутье острое.
Они плелись, измученные зноем. У Плотовщика снова заныло все тело, сильней заболела натертая ладонь, и стали саднить подлеченные ожоги на плечах, о которых утром он почти забыл.
— В жарищу человек всегда еле ноги волочит, точно его огрели по голове, — сказал Матула. — Даже трубка не дымит! Не к добру. Погляди-ка вон туда!
На другом берегу, оскалив зубы, прыгал Серка: «Скорей, не то я лопну от нетерпения!»
— А я что говорил? В другой раз я бы пристыдил его за то, что он бросил шалаш, но сейчас не скажу ему ни слова.
Когда они переправились на лодке на свой берег, Серка тотчас бросился к Матуле, но сначала несколько раз тявкнул, показывая, как его напугала собирающаяся гроза.
— Ну ладно, — потрепал Матула струсившего сторожа. — Мы знаем. Ступай!
Серка сразу побежал впереди, но то и дело оглядывался, словно проверяя, идут ли за ним два его властелина.
Дюле казалось, что вокруг шалаша все изменилось. Гнетущее томление разлилось в воздухе. Кусты и деревья точно съежились, трава не колыхалась.
Вокруг не видно было ни одной птицы, только слепни жужжали и жалили беспощадно.
— Пообедаем? — спросил Матула.
— Я что-то не хочу есть, — признался Плотовщик. — Аппетит у меня совсем пропал.
— Об эту пору всегда так. Самое умное теперь завалиться на сено, хотя уснуть вряд ли удастся. Чую я, гроза здесь будет раньше, чем я думал. Слышишь?
— Слышу что-то. А разве это не самолет?
— Погляди на пса.
Серка сидел как каменный, но его уши стояли торчком, повернутые к юго-западу, точно две слуховые трубки.
Налетел ветер, но сразу стих, и снова все замерло в напряженном ожидании.
— Слышишь?
Теперь где-то вдали уже отчетливо загремело, но так далеко, что чудилось, будто клокочет земля. А в ответ совсем тихо, но жутко зазвенели бесконечные камышовые заросли.