Только огонь начал обретать силу.
Тлеющие угли словно впились в сырые дрова, и те сердито зашипели, как муха, попавшая в паутину; потом стихли, умолкли, будто смирившись с этим болезненным, но радостным превращением. Огненные язычки начали смелее ощупывать дрова, и вскоре пламя победно взвилось, пожирая их.
Туман вокруг костра стал испуганно рассеиваться, а над заросший камыша, точно птица, пронесся первый вестник занимающейся зари, который сам не знает, порождение ли он ночи или уже дитя дня.
Однако рассвет наступал все заметнее, и туман начал подниматься, потом снова опустился на землю, словно желая спрятаться меж кустов, в овражках, где угодно.
А на востоке, гневное и красное, всходило солнце.
Оно немного задержалось, словно раздумывая над открывшимся его взору и раздосадовавшим его зрелищем, затем как-то подобралось, точно готовясь к прыжку.
«Ну уж и устрою я чистку-уборку!»
А если такое солидное светило что-либо решит, то этого не миновать. К тому времени, когда Дюла вернулся наконец из призрачного мира и раскрыл глаза, от тумана почти ничего не осталось; только небольшие клочья его еще цеплялись за кусты ракитника. Пламя в костре потрескивало, ослепляющий диск солнца уже поднялся над горизонтом.
Постель Матулы была пуста. Только Серка помахивал хвостом. Дюла взглянул на собаку.
— Привет, Серка! Как тебе спалось?
Пес подошел к его постели и, встряхнувшись, сел рядом. Тут Дюла совсем проснулся, так как Серка, уже сходивший на разведку, был мокр-мокрешенек и обдал его холодными брызгами.
Плотовщик сердито сел на постели и стал вытирать лицо и руки.
— Пошел прочь! — крикнул он на собаку, и Серка выбежал из хижины.
Присев у костра, он повернул морду к Дюле и в глазах у него был красноречивый упрек: «Ну вот, уже и отряхнуться нельзя!»
— Когда просохнешь, можешь вернуться, — уже мягче сказал Дюла, и это было вполне понятно: в такое утро гнев мгновенно улетучивался и таял бесследно, как туман.
Да, утро и впрямь было великолепное — чистое и прозрачное. Последние пары тумана, поднявшись с земли, растопились в теплом воздухе. Подала голос малиновка; громко закуковала кукушка (ее кукование чем-то напоминало смех); временами вскрикивал фазан, будто сигнализируя, что ночь прошла без происшествий и в воздухе такой ералаш, что хоть милиционера ставь для регулировки движения.
Цапли прилетали и улетали, ястребы и коршуны кружили над камышами. Часто хлопая крыльями, пролетал баклан. Дикие утки, со свистом разрезая воздух, проносились над головой Плотовщика.
Дюла наслаждался одиночеством, напоенным ароматом сена и болотистым запахом камыша, и душу его наполняло радостное ощущение бескрайнего лета. Все вокруг, казалось, жило, пело и звенело в нем самом, и он знал, что завтра будет такой же беззаботный день, без всяких трудностей и неприятностей. Солнце светит, костер горит, река лениво струит свои воды, и время не имеет никакого значения.
«А в субботу приедет Кряж», — подумал он, и от этой мысли ему стало так хорошо на душе, что он тут же позвал Серку и погладил его.
— В другой раз только не стряхивай на меня воду.
«Словом, приедет Кряж, и он сам сможет во всем убедиться, сможет все увидеть своими глазами. Утром мы сбегаем с ним на речку…»
«Не хочешь ли искупаться? — прозвучал над головой «голос, и Дюла, открыв глаза, поймал на себе взгляд старого Герге. — Полотенце возьми с собой».
«Что ж, все равно, этого не миновать, — подумал наш приятель, приподнявшись на локтях. — Матулу еще можно было бы обмануть, но дядю Герге… Нет, это невозможно!»
И Плотовщик — что еще делать оставалось? — побежал на речку, захватив с собой лишь маленькое полотенце.
Серка вприпрыжку весело мчался за ним.
Однако на берегу его энтузиазм несколько поугас: вода в реке была еще мутной и на корме лодки снова сидела здоровенная лягушка.
— Убирайся к черту! — прикрикнул Дюла на лягушку, но той явно не хотелось покидать нагретую солнцем корму, и только после вмешательства Серки она прыгнула в воду.
Впрочем, Серка пробыл в лодке только до тех пор, пока не выгнал лягушку и не натявкался всласть, а затем с таким же удовольствием одним прыжком махнул на берег.
«Здорово я на нее напустился? — словно хотел сказать он, помахивая хвостом. — Но вот есть ее мне не хочется».
— Ух! — плюхнулся Дюла в воду. — А ну, Серка, иди ко мне! Давай искупаемся — вода не холодная.
Пес, услышав свое имя, снова прыгнул в лодку и с беспокойством стал наблюдать за мальчиком, поплывшим на тот берег.