Дюла хотел оставаться спокойным, и он действительно был спокоен, потому что при каждом поспешном или нервозном движении у него в ушах звучал голос его наставника:
«Не суетись!»
И Плотовщик подсознательно все яснее понимал, что и рыбная ловля, и охота, и сопряженные с ними острая борьба и расчетливость приносят куда больше радости, а также успеха, если держать себя в руках и не суетиться без толку. В конце концов, хотя нервы у Дюлы и напряглись до предела, все его движения стали четкими и соразмеренными с необходимостью. Он и сам не замечал, насколько его поведение и движения соответствовали тому, что происходило вокруг него.
Камыши гнулись ровно настолько, насколько было можно, чтобы их не сломал ветер; число яичек соответствовало прочности гнезда, деревья во время грозы пригибались к земле так, чтобы ветер, подобно бурному потоку, мог проноситься между листьями, и только старые сухие ветви с упрямой обреченностью стояли против ветра и с треском ломались, подчиняясь законам природы.
Дюла, возможно, и не осознал еще до конца, но чувствовал естественную, как сама природа, справедливость предупреждения Матулы: «Не суетись!»
Все, что неестественно, что противоречит природе, здесь не годится, мстит за себя: уплывет упущенная рыба, даст промах поспешный выстрел, запутается леска удочки, вздуются на ладонях пузыри, обгорит на солнце кожа.
Здесь ничто не спешит, если нет в том необходимости, но и молниеносно меняется, когда надо. Вот маленькая лысуха плохо усвоила эту заповедь и погибла, потому что должна была погибнуть. В природе выживают только сильные и приспособленные: это истина, в которой заключена сама сила!
То, в чем прежде Дюла видел забаву, приятное времяпрепровождение, спорт, теперь постепенно превратилось в труд, в серьезное дело.
Радость и удовольствие получаешь не только поймав рыбу, но и съев ее! В то же время Дюла решил, что для первобытного человека охота была не только основой существования, но и бессознательным наслаждением и неосознанным спортом. Разумеется, тогда человек еще и не мечтал о спиннинговой катушке и о нейлоновой леске — ведь ему даже железо было тогда незнакомо; однако со своим костяным гарпуном он точно так же подкарауливал рыбу, как Плотовщик сейчас со своей удочкой; а выследить стадо северных оленей или табун диких лошадей, нагнать их и настичь копьем, выйти победителем из поединка с животным означало куда больше, чем сейчас победа в пятиборье.
Мысли Дюлы разбрелись во все стороны, однако один глаз его бдительно следил за спиннинговой катушкой, а другой озирал окрестности, и хотя рыба клевала редко, он не упустил ни одной. Правда, это были преимущественно подлещики, одного возраста, размерами не больше ладони, но Плотовщик уже усвоил, что подлещик — очень вкусная рыба, иные даже вкуснее карпа, если приготовит и зажарит мастер своего дела.
Судя по короткой тени от удочки, дело, наверное, шло к одиннадцати часам. Впрочем, эта мысль была столь же мимолетной, как отражение в воде проплывшего по небу облачка.
Дюла ощупал лицо: опухоль как будто стала меньше. Плотовщику сейчас вовсе не хотелось снова стрелять. Однако если бы появилась достойная дичь, то Дюле не помешала бы схватиться за ружье даже опухоль величиной с арбуз.
«К счастью, ничего такого подходящего нет», — подумал Дюла, поглядев по сторонам, но тут взгляд его приковали четыре птицы, строем приближавшиеся к нему. Птицы были далеко и летели высоко, но они летели сюда.
Дюла отполз в тень куста и зарядил ружье. Поплавок был недвижим, а птицы приближались, точно их кто-то тянул на шнуре. Сердце Плотовщика заколотилось.
— Да это же гуси, — прошептал он. — Гуси. Но как высоко летят!
Однако птицы стали спускаться.
«Нужно взять хорошее упреждение, — мелькнуло в голове Плотовщика, — хорошее упреждение…»
Дикие гуси сейчас пролетали, наверное, над хижиной, так как они чуть забрали влево; возможно, они увидали Матулу.
И тут Дюла, подумав: «Была не была! Пусть ружье мне хоть голову разнесет — не беда!» — прицелился в первого гуся, который был крупнее остальных, и спустил курок.
На этот раз наш Плотовщик не ощутил никакого толчка, а если го и почувствовал, то тут же про него забыл, охваченный восторгом, летевший вторым гусь, хлопая крыльями, со свистом упал вниз и мягко шлепнулся на гать.
— Ой, — воскликнул Дюла, — ой, вот это здорово!
Сжимая в руках ружье, он отыскал взглядом место, куда упал гусь. Эхо выстрела затихло, три остальных гуся были уже далеко, и кругом вновь воцарилась тишина.