Нет больше покоя в наших лесах…
Чуть отстранившись, Риэль языком расчерчивает Хранителю щёку, окрашивая эльфийскую кожу в его же собственный алый; впивается больше укусами, чем поцелуями, в мощную шею, и плечи, и грудь; проводит пальцем по кровязщим полукружьям, оставленным её зубами, и всё это — молча, с мрачной торжественностью.
Взглянуть Ремулу в глаза, как и всегда, оказывается ошибкой — в них, отражающих бездны Изумрудного сна, слишком легко потеряться… Слишком легко не сопротивляться, когда Ремул берёт её за подбородок и невесомо, почти целомудренно приникает губами к губам. И как только смеет?
Риэль не хочет от него ни заботы, ни нежности. Она обрывает их поцелуй, делает шаг назад; нервно подрагивающие древесные “когти” — единственное, что выдаёт в Хранителе не каменную статую, поражённую Проклятьем плоти, но живого, пусть и терпеливого, мужчину.
Что значит бег времени для существ, наделённых бессмертием?
Острые длинные когти, растущие у Ремула из запястья, бередят душу. Прежде им доводилось наживую срезать с распалённой Риэль одежду, оставляя на коже кровоточащие — и тотчас подживляемые магией — царапины, и эта дразнящая, затухающая с каждым мгновением боль переплеталась с голодным и злым предвкушением.
Риэль не хочет узнать, справятся ли Ремуловы когти с новенькой азеритовой бронёй — вряд ли, но всё же… Она раздевается самостоятельно: пояс и гербовая накидка, перчатки, наплечники и все остальные части доспеха, одежда… Нагота Риэль не смущает — её вообще мало что способно смутить, — а вот Хранитель, кажется, и задышал чаще. Он подаётся вперёд, навстречу подруге; проводит пальцами — почти-эльфийскими, если забыть про нежный зелёный мох, растущий сквозь кожу — по щекам, и ушам, и изгибу шеи, по затвердевшим соскам и напряжённому животу. Поднимает Риэль, придерживая за бёдра — левой рукой: предплечьем, запястьем, кромкой когтей, — и та с готовностью обхватывает его — за шею, за плечи… ногами, широко разведёнными, — за талию.
Мшисто-зелёные пальцы пользуются приглашением: умело ласкают, дёргают, трут и щекочут, и естество Риэль тяжелеет и увлажняется, как чернозём после щедрого, радостного дождя. Эти прикосновения никогда и ни с чем не спутаешь! Не отозваться — выше смертных сил, и Риэль старательно ёрзает бёдрами, стараясь вобрать их полнее и слаще.
Цепляясь Ремулу за плечи, она сжимает ладони так крепко, что ноют костяшки пальцев, и, чувствуя, что вплотную подступила к грани, стонет-приказывает:
— Остановись.
Ремул не спорит — послушно опускает её на землю. Трава, влажная от своевольно выступившей росы, холодит Риэль ступни… Им с Ремулом всегда нужна была доля изобретательности, чтобы соединить тела, к соединению не предназначенные, но Элуна первой подала своим детям пример, сочетавшись браком с Малорном, богом-оленем, и даровав жизнь Кенарию.
Стоит ли удивляться, что Риэль бестрепетно следует этому пути? Сегодня она готова провернуть то, что с Ремулом ещё не пробовала, и воплотить в жизнь идею, которую слишком давно вынашивала. Риэль хочет взять его — и знает, каким будет самый подходящий облик.
Высшие друидские превращения не похожи на то, что, например, переживают воргены: это не трансформация плоти, но сон наяву, надеваемый сверху, словно вторая кожа. Проще, конечно, надеть на себя привычное — то, что накрепко отпечаталось на изнанке мира, — и потому друиды призывають ловкость и грацию Пеплошкурой, силу Урсока… и неутомимость Малорна.
Риэль умеет, когда того требуют обстоятельства, превращаться в быструю, лёгкую важенку — однако сейчас она выбирает обличье оленя-самца. Это не больно, нет, но каждый раз странно, и до конца привыкнуть, пожалуй что, невозможно. Облачаясь в тень Малорна, Риэль преображается внутренне и внешне — и первым делом чувствует, как преображается и её возбуждение.
Влажная, тёмная тяжесть сменяется ярким, яростным зовом — член тут же крепнет, наливаясь силой.
Мир изменяется следом: запахи, обострившиеся, опьяняют, а вот цвета, наоборот, начинают сливаться друг с другом — зелень травы почти неотличима от красноватой Ремуловой кожи.
Голова под весом рогов с непривычки чуть клонится вперёд; Риэль, всхрапнув, выгибает шею, трётся бедром о горячий гнедой бок и подставляется ласке: Ремуловы пальцы оглаживают ей голову, холку, спину…
Тело оленя слабо подходит для изобретательных прелюдий, и Риэль, пообвыкнув, ловит чужую ладонь, незло прикусывая зубами, и отступает, разворачиваясь, чтобы пристроиться сзади.
Ремул, приподнявшись, чуть изменяет позу, удобнее — для Риэль — отставляет круп, и та не мешкает: наскакивает, входит резко и быстро, на всю длину, и толкается — так же.
Тесно, до одури тесно и остро… Терпкий мускусный запах бьёт в ноздри: свой и чужой, он мешается так, что с лёту не разделишь — да и зачем делить на своё и чужое? У самой кромки Изумрудного сна истончаются границы, отделяющие сознания, ощущения, впечатления — и вот уже Риэль чувствует, как её распирает болезненно великоватый член, и каждый толчок пронизывает насквозь, от кончиков рогов и до подошвы копыт.
То Ремул стонет в такт этим резким и быстрым толчкам, царапая землю и вырывая клочья травы, пока его ноющий член прижимается к животу — или сама Риэль? Перед глазами всё меркнет, плывёт, наслаивается: жар, теснота, острое, на части рвущее наслаждение — быстрее, ещё быстрее, только бы дотянуться, заполнить и вытравить, только бы…
Она кончает, взрывается всхлипом-всхрапом и всплеском пустого, бесплодного семени, и Ремул срывается следом — и оглушает Риэль эхом удвоенного оргазма. Она почти скатывается с его широкой спины, ослепшая, одуревшая; в движении возвращая себе эльфийское тело, наращивает дубовую кожу и падает в объятия сновидчески изумрудной травы.
Кажется, как и прежде — чужое химерное небо мерцает над головой, и Ремул одним лишь присутствием обещает, что не иссякла надежда, что вскорости всё наладится…
Было такое? Не было?
— Я на грани, — говорит, прикрывая веки, Риэль. — Я слишком давно существую на грани — с тех самых пор, как на моих глазах захлёбывался дымом Дарнас, и я не могла спасти и сберечь, как ни пыталась… Я на грани и я вот-вот рухну в бездеятельное отчаяние — в лучшем случае, — и ты уже не помогаешь, не хочешь мне помогать. Подкидываешь в костёр новые муки… Я не останусь и не вернусь, если ты снова предашь меня.
Ремул молчит — Риэль напряжённо вслушивается в его мерное, глубокое дыхание — и целую вечность спустя наконец отвечает:
— Я не враг тебе — и я никогда тебя не неволил. Ты дорога мне, и я не желаю тебе новых мук, но у тебя своя борьба, а у меня — своя. Им иногда лучше не пересекаться.
Риэль не знает, на что рассчитывала — наверное всё-таки на другое, — но странным образом она… довольна.
— Спасибо за честность, — откликается, улыбнувшись, друидка Риэль, и чувствует — в земле, и воде, и воздухе, и в огне, которым горит её сердце, — удивительное сродство с израненной Саргерасом планетой.
Азерот умирает, но глупо страшиться смертности, своей или чужой — и Риэль отказывается сдаваться, прорастая в гибнущий мир едкой, колючей терновой ветвью.
Сила, нужная для спасения, заключена в ней одной.