– Веселей смотреть, орлы! – кричит старшина, прохаживаясь вдоль казармы. – Соколом! Соколом глядеть!
– Чтоб у тебя чирей в горле выскочил, – раздается голос сзади.
Старшина резко оборачивается:
– Кто сказал?! Кто тут что-то мяукнул, а? Ты? – Он тычет пальцем в меня. Потом в другого: – Или ты?
Рота молчит. Пот катится по лицу, по шее. Пусть поорет, хоть несколько минут отдохнем.
А-атбой.
– Па-адъем!
– А-атбой…
Замотанные, полудохлые, мы выходим из казармы, топаем строем на плац. Предстоит еще строевая подготовка.
– Л-левой! Л-левой! – Голос у старшины злой, мускулистый.
На плацу маршируют выгнанные еще раньше нас роты.
– Не… плачь… девчон-ка… Ты только… жди, – отрывисто выдыхают новобранцы в такт шагам.
– А ну-ка, песню! Запе-вай! – Это уже нам. Мы орем, раздирая рты.
– Не слышу. Громче! Громче!
Уже на «гражданке» я еще долго буду вздрагивать, заслышав эту песню.
– Прой-дут дож-ди. Левой! Левой! – Наши голоса съедаются низким безоблачным небом. Жарко. Воротничок стоит колом. Натирает шею. Ноги ватные.
– Сол-дат вер-нет-ся… – И между нашим вдохом и выдохом в наступившей секундной тишине отчетливо, пружинисто: – Левой! Левой!
Ноги горят. Портянка в сапоге свернулась, трет кожу. В пятках сверлящая боль, словно по ним бьют палкой.
Сколько мы топаем? Час? Два? Десять? Все смешалось. Никаких мыслей. Армия. Первый мой день.
– Бе-егом!
Бух! Бух! Бух! – топают по земле сотни тяжелых сапог, а может, это сердце мое бухает и отдается в висках? Ничего. Ничего. Все претерплю. Все нормально, все в порядке. Все будет о’кей, Кирсан.
И – понеслись дни. Строевая подготовка, оружейная подготовка, спортподготовка, техподготовка, политзанятия. Рота, подъем! Ночные учения, тревоги. Справа – офицерство, слева – дедовщина. Тысячи парней, зажатых в ограниченном пространстве. Все на виду, бок о бок. Симпатии – антипатии. Характер на характер. Железо по железу.
Воинская часть номер девятьсот два пятьсот двадцать три в очередной раз всосала в себя новобранцев и, как скульптор долотом отбивает от куска гранита все ненужное, лишнее, обтесывала нас, доводя и мысли и поступки до автоматизма. При таких нагрузках – физических, психических, – при таком скоплении молодых парней конфликты неизбежны…
Мы стоим зажаты« кроватями. В руках – намотанные на кисть тяжелые армейские ремни. Нас четверо. Остальные первогодки молча прячут глаза. У «дедов» кто-то стащил новую гимнастерку, отобранную ими у нас же, первогодков, «сынков».
Идет разборка. «Деды» бьют всех подряд до тех пор, пока кто-нибудь не признается. Офицерство смылось. Так принято. «Деды» должны воспитывать «сынков». Тугая, как натянутая струна, тишина. Нас четверо, которые не хотят молча сносить побои. Четверо, которые отважились постоять за себя, защитить свою честь и достоинство. Четверо, которые не признали негласного закона армии. Четверо из сотни. Это много. Это – бунт. И «деды» пришли нас учить. «Деды» – сила. Они не спеша приближаются к нам, поигрывая ремнями и мускулами. Мы стоим. Мы знаем, что не справимся с «дедами», их слишком много, и они сплочены. И все же…
– Кирсан, а ну, отойди. – Один из «дедов» хочет меня «отмазать». Мы с ним встречались на соревнованиях по шахматам в Пятигорске. Ему не хочется меня бить, но братство «дедов» – выше, сильнее его чувств. – Отойди, Кирсан.
– Нет.
– Отойди, хуже будет.
Кровь приливает к руке. Рука тяжелеет, тело сжато, как пружина, до предела. Еще секунда и…
Вдруг кто-то гасит свет. И тут же – свист ремней, крики, стоны, мат, грохот перевернутых кроватей, сопение и удары – хлесткие, крепкие. Глухие звуки, шум падающих тел…
Свет вспыхивает. Первогодки разбегаются. У многих разбиты губы, носы. Вздутые скулы. Пробитые головы. У «дедов» вид не лучше. Они уходят.
– Хана вам пришла. Заказывайте гробы, – говорит один напоследок. Я встречаюсь взглядом с шахматистом. Один глаз заплыл, рукав гимнастерки порван. Он качает головой – то ли от боли, то ли этим что-то хочет сказать, не понятно.
«Деды» мстят. Наряды вне очереди, «губа», муштра до изнеможения, придирки. К ночи мы приходим в казарму и валимся без сил. Минут через сорок над ухом сиреной крик:
– Р-рота, па-адъем!
Мы вскакиваем. Ночная тревога. Марш-бросок под холодным, нудным осенним дождем.
– Все. Я их счас перестреляю, гадов, – тяжело дыша, скрипит зубами бегущий рядом солдат. – Один хрен угробят.
Я знаю – может. Это не пустая угроза. Мы все на пределе. Наверное, каждому из нас приходила эта мысль. Неимоверно хочется спать. Одежда намокла, отяжелела. На сапоги наворачиваются комья грязи. Сапоги скользят по мокрой земле, мы падаем, чертыхаемся, материмся, но бежим, бежим уже автоматически, бессознательно, как бы уже за пределом своих возможностей.
Я иду договариваться с «дедами». Надо прекращать эту междоусобицу. Иначе кончится плохо. Кто-нибудь не выдержит, сорвется, нажмет на спуск. Вызываю своего шахматиста.
– Послушай, – говорю я. – Хватит. Ребята на пределе. Кончайте нас дрючить. Не перегибайте палку. Вы сами были первогодками. Хватит, понимаешь, хватит. Ребята могут начать стрелять.
Шахматист молчит. Взвешивает мои слова.
– Ладно, – кивает он. – Поговорю. Вообще-то действительно перегнули палку.
Он улыбается, протягивает руку:
– На, держи пять. Вообще-то ребята у вас – ништяк. Мы были послабее.
Шахматист сдержал слово. «Деды» оставили нас в покое. Да и мы постепенно втянулись в службу.
Через полгода я был уже замкомвзвода и смеялся над своими впечатлениями от первых дней в армии. Во всей этой, казалось бы, бессмысленной муштре, отупляющих политзанятиях, во всей распланированной до секунды солдатской жизни была своя железная, четкая, хорошо продуманная логика. Какими методами она вдалбливалась – вопрос отдельный. Была своя логика и в дедовщине, хотя я и не принимал ее, делал все сам: стирал, гладил подворотнички, подшивал, чистил сапоги.
После отбоя раздавался в казарме голос новобранца:
– Товарищи «деды»! До дембеля осталось девяносто шесть дней!
– Ура-а! – заполнял казарму радостный выдох. Потом все стихало, и я шел проверять планы занятий у сержантов. После этого писал свои планы, на которые уходило часа два. Солдаты уже спали глубоким сном, а мы – младшие командиры – собирались в каптерке, жарили картошку. Шел легкий, ничего не значащий треп про «гражданку», про жизнь. Я успевал погладить форму, почистить ее, подшить воротничок, надраить сапоги. Следить за своей одеждой вошло в привычку еще со школы, с поездок на соревнования.
Часа в два-три ночи я ложился спать, а уже в пять тридцать меня будил дежурный. Пятнадцать минут на сборы. Без пятнадцати шесть приходил дежурный офицер, в шесть – подъем роты.
Я люблю поспать, поваляться по утрам в постели, но еще в школе начал бороться с этой пагубной привычкой. Каждое утро я заставлял себя подниматься к намеченному часу, делать зарядку. Я проштудировал массу литературы: аутотренинг, система йогов, многое другое, чтобы научить организм за три-четыре часа восстанавливать силы. Но одно дело просыпаться вовремя на «гражданке», когда твое тело не изнывает от физической усталости, и другое – в армии. Первые дни я ходил с заспанными глазами, мысли медленно и лениво ворочались в голове, движения были вялыми, тело – неотдохнувшим. Но постепенно все вошло в свою колею.
Сержантская должность, честно говоря, самая сволочная должность в армии. Сержант – это еще не офицер, но уже и не солдат. Он прослойка, амортизатор между офицером и солдатом. Спрос с него, как с офицера, а спит, ест он вместе с солдатами.
Двадцать четыре часа ты на виду у солдат, сотни глаз настороженно следят за тобой, оценивают: с кем ты, чью сторону примешь в извечном противостоянии подчиненного и командира? Будешь держаться офицерского состава – потеряешь уважение солдат, своих же ребят, с которыми тянешь лямку службы. Примешь сторону солдат – попадешь под пресс офицерства. Именно на этой должности, как ни на какой другой, требуются и тонкий психологический расчет, и дипломатия, и изворотливая игра ума.
Я наблюдал, как многие из сержантов сразу попадали впросак, отдаляясь от солдат или, наоборот, выступая против офицеров. Из этого ничего хорошего не выходило. Таких солдаты считали предателями, лизоблюдами, таких брали в крутой оборот командиры. Я подумал: ну есть же какой-то выход! Не может быть, чтобы его не было, просто его надо найти. Кстати сказать, здесь мне помог мой «веговский» опыт, школьный, шахматный. Опыт разрешения конфликтов между ребятами. И конечно, наблюдения.