Много времени отнимала у меня депутатская деятельность. Заседания в Кремле, дебаты, коалиции, программы, разногласия. Шла большая политическая игра. Кулуарные кремлевские собеседования, прощупывание противников, задаривания, обещания, скрытые угрозы, слухи – шла нормальная борьба, свойственная всем парламентам. Это широко освещалось в газетах, показывалось по телевидению, поэтому не стоит останавливаться на этом подробно.
В Калмыкии накопилось множество проблем, финансовых дыр, и приходилось ходить по министерствам, кабинетам правительства, отстаивая интересы своей республики. Выбивать кредиты, льготы, доказывать, просить, писать письма, ходатайствовать, договариваться, уговаривать, объяснять. Все это требовало терпения, нервов, времени.
Из своих личных средств я помогал нуждающимся, отправлял за свой счет на лечение больных, оплачивал операции за границей, пересылал деньги Аршанскому детскому дому. Это стало уже традицией. Я создал в Москве благотворительный фонд, такой же фонд создал в Калмыкии. И это был не единственный благотворительный фонд, созданный на мои деньги. Я создал благотворительный фонд помощи военнослужащим и их семьям «Катюша», благотворительный фонд помощи семьям заключенных, жертвовал деньги на строительство церквей, помогал пенсионерам – всего и не припомнить.
Мне звонили, писали письма, обращались с просьбами изо всех уголков Советского Союза, и я, чем мог, помогал.
Каждый раз, когда ко мне обращались за помощью, у меня перед глазами вставали обветренные, сожженные солнцем лица степняков, их добрые терпеливые глаза: «Белой дороги тебе, сынок!»
Я вспоминал старуху со слезящимися глазами на далекой степной чабанской точке. Она сидела в глинобитной покосившейся мазанке, перебирала четки. Глаза ее почти не видели. В первый же год войны она потеряла на фронте и мужа и сына, прошла через сибирскую ссылку, и известковая пыль выела ей глаза. Она ощупала мое лицо твердыми, как кость, пальцами:
– Как думаешь, сынок, войны не будет?
– Не будет, эджя. Конечно, не будет, – ответил я.
Она кивнула, помолчала, перебирая четки, попросила:
– Сынок, скажи там большим людям: нельзя, чтобы война была. Не забудешь?
– Скажу.
И она поклонилась, сложив молитвенно руки.
Я дал ей денег, но она не взяла.
– Зачем? У меня все есть. Ты лучше себе купи. Ты молодой, тебе много хочется.
Я попрощался, вышел и потом всю дорогу до райцентра молчал – не мог говорить. Сколько таких встреч было у меня в степи! Сколько изломанных, искореженных судеб прошло передо мной! И какая же немыслимо высокая степень духовности была в этих людях. Не обозлились под плетью судьбы, не выставляли напоказ раны. И даже как будто стеснялись своего духовного величия, чтобы не смутить меня.
Эти вот люди отдали мне свои голоса, доверились мне, и я никогда не забывал этого. Вот этим людям мне хотелось поклониться до земли, что сохранили они самое драгоценное – дух нашего народа. Мне хотелось им помочь, и я помогал, чем мог. Но чтобы осуществить это, нужно было уметь зарабатывать деньги.
Многие ошибаются, думая, что бизнесом может заниматься каждый. Бизнес – это образ мышления, состояние души, талант. Это немыслимое напряжение. Чтобы зарабатывать, надо быть одержимым работой – даром ничего не дается. Я никогда не считал себя бизнесменом. Я постоянно чувствовал свое несовершенство, свои ограниченные возможности, сравнивая себя с другими, рожденными бизнесменами.
Но я – счастливый человек. За тридцать лет я потерял немало друзей, но не всех. Меня забирало КГБ, но я остался на свободе. В девяноста случаях из ста меня предавали, обманывали, используя мою доверчивость, мою веру в людей, но десять процентов, с которыми меня сводила судьба, оказались честными, порядочными людьми. Я дружу с ними и ценю их дружбу. Десять процентов – это очень много. В день я встречаюсь с доброй сотней человек, и если из ста десять становятся моими друзьями, значит, в день я приобретаю по десять друзей. Не счастье ли это?
Письма приходят ежедневно. Их много. Они разные. Деловые, личные. В беге наперегонки со временем, в перелетах, переездах, между деловыми встречами, совещаниями, переговорами, среди цифр, дат надо помнить, держать в уме эти письма-слезы, письма-мольбы, чтобы не забыть вовремя отправить деньги, помочь с больницей, лекарствами.
«Дорогой Кирсан Николаевич. Мне двадцать семь лет, я инвалид с детства: не двигаются руки и ноги. Извините за корявый почерк. Это письмо я пишу, держа карандаш в зубах. Пенсия у меня маленькая. Пока жива была мама, мы кое-как кормились. А теперь мама умерла, и мы остались с бабушкой. Она за мной ухаживает. У нас сломалось радио, а денег на починку нет. Много лет я не выхожу из дому, и радио – единственная радость в жизни. Если можете, пришлите мне хоть какое, хоть старое, но чтобы говорило…»
Читаешь – и в горле встает ком. Ну как не помочь? А сколько таких писем приходит в день! Спасибо тебе, парень, за твое письмо, спасибо, что ты веришь в меня. Спасибо.
Господи, сколько же горя накопилось в нашей стране! Неужто и вправду рок завис над нашей землей? И чья это вина?
Я борюсь с усталостью. Она наваливается на меня медленно, но неотвратимо – тяжелая, неумолимая…
«Боже, – думаю я. – Мне уже почти тридцать, и как мало я успел сделать в жизни добра. Сколько мне еще отпущено небом? Двадцать? Тридцать? Успею ли отдать долги? Расплатиться добром за добро? Успею ли?»
На часах без трех десять. Через три минуты начнется совещание директоров. Опаздываю. Осталось две минуты. Одна. Машина останавливается. Ну, наконец-то. Слава Богу!
Я выскочил из машины и тут же вляпался ногой в снежно-грязное месиво лужи. Сразу ошпарило холодом ногу, и снежная жижа затекла в туфлю. И я вдруг понял: черт побери, ведь уже весна! Оглянулся – на крышах домов наращивались сосульки. Светило солнце, и день был необычно ярок. Весна! В этой сумасшедшей гонке, нервотрепке и постоянном напряжении я и не заметил, что, как пуля, промчалась зима и наступило время капели. Я вдыхаю полной грудью еще морозный, но удивительно пахнущий радостью воздух – и все. Мозг снова переключается на деловую встречу. В голове прокручиваются варианты договора, система взаимных уступок, условия поставок и многое другое, но только что пережитое мгновение вливает в меня ощущение радости и свободы, зреет и твердеет чувство уверенности, что все будет хорошо. Все будет хорошо, Маета, все будет о’кей, Кирсан. Я взбегаю по ступенькам и открываю тяжелую дубовую дверь офиса. Весна!
Совещание затягивается. Я должен окончательно решить: войдем ли мы в состав учредителей или нет? Организаторы сулят заманчивые перспективы. Слишком заманчивые. Это и настораживает. Что-то здесь не так. Но что? Банк – дело перспективное, выгодное. Идет первый блок вопросов: суть проекта, его стоимость, анализ положения дел в банковских сферах, перспективы развития, потенциальные конкуренты, потенциальные вкладчики, система услуг, производственный процесс, реклама.
Вот оно, наконец-то я улавливаю то, что смущает меня: положение дел в банковских сферах. Последнее время многие отделения различных банков начали прогорать. Головные банки тщательно скрывают это, чтобы не подмочить репутацию. Но информация просочилась. В кулуарах Кремля поговаривают о заговоре банкиров. Фальшивые авизо. Взаимные неплатежи, невозврат кредитов. Главная причина банкротств кроется не в нехватке финансов, как думают многие, а в неправильном планировании и вложении средств.
Я проглядываю листок со сведениями об основных учредителях, о мере ответственности каждого, сведения о членах руководящего состава будущего банка, пробегаю финансовый план.
– Сколько жителей в этом районе? – спрашиваю я. – И, если можно, каков процент рабочих, служащих, бизнесменов.
Других учредителей тоже что-то настораживает – это видно по вопросам:
– Сколько банков уже работает в этом районе?
– Какие коммерческие структуры действуют на этой территории?
– Есть ли выходы на властные структуры?
– Во что обойдется ремонт здания?