Столица же всегда диктовала тому же колхозу, району, как жить, когда убирать урожай, чем кормить, когда вставать и ложиться спать.
Я не понимал: почему, если Калмыкия – равная среди равных, как записано в законах, почему ей кто-то должен диктовать свои условия? Калмыкия не нарушает законов, Калмыкия не преступает конституционных норм, все же остальное – это внутренние проблемы республики.
Помню, было такое: приказали из Москвы всем перейти на единое время – зимнее, летнее. Встают доярки по новому времени, начинают доить коров, а те не доятся. Не дают молока – хоть тресни. Не перестроились они на новое время. Хоть строгача влепи – корове плевать. Натрави на нее КГБ – глазом не моргнет.
Откуда было знать Хрущеву, Брежневу, Горбачеву, чем живет чабан в калмыцкой степи? Что нужнее Черноземельскому району или Яшкульскому: колготки или колодцы? Что выгоднее: сеять или разводить овец? Но – приказывали, давили, диктовали. Сей кукурузу в Якутии, применяй ипатовский метод на Памире. Вот почему я был инициатором создания Совета субъектов Федерации. Субъекты Федерации знали правду о положении дел в своих регионах, а значит, и в стране. Они знали, как, когда и где нужно строить, что достать, обеспечить. Они знали настроение людей, их нужды. Это были реальные политики, обладавшие реальным весом, и не считаться с ними было нельзя. Если регионы обеспечивают столицу всем необходимым, то и отношение к ним должно быть как к партнерам, на равных. Держать регионы на положении Золушки неразумно, недальновидно… Тайное, глухое недовольство превратится в негласное противостояние. А это – питательная среда для очередного взрыва.
В кулуарах Кремля мне говорили:
– Ну что вы, калмыки, бежите впереди паровоза? Что вы все время суетесь поперед батьки? То со своим проектом конституции России, то еще черт знает с чем? Занимайтесь экономикой, а в политику не лезьте. Не ваше дело.
Наше дело! Потому что экономики без политики не существует. Не потому ли многие бизнесмены ушли в политику?
Как бы там ни было, но наши преобразования вызвали недовольство определенных властных структур, и на Калмыкию началось давление. Москва принялась закручивать гайки. Это было предупреждение: не суйся в большую политику, знай свое место.
На горле республики медленно начала затягиваться финансовая петля. Обещанные кредиты не поступали. Срывались договора, сроки поставок, предприятия республики сидели на голодном пайке. В элистинском аэропорту закрылись многие авиалинии – не хватало горючего. Накапливались неплатежи. Останавливалось строительство. Народ начал роптать. По республике, как тараканы, начали расползаться слухи: «Кирсан кончился, Кирсан выдохся». Мои ошибки, ошибки моей команды оппозиция раздувала до гигантских размеров. Бежали дни, недели, месяцы – кредитов не было. Со мной начали связываться западные инвесторы, предлагать помощь, но условия были кабальные. Я удивлялся их осведомленности в экономике Калмыкии, в условиях текущего момента. Эта осведомленность говорила о том, что их информаторы находятся в самых верхних эшелонах власти.
«Братская дружба, единая семья народов страны» – все это красивые легенды, сказки коммунистов. Может быть, потом, лет через сто, человечество и станет единокровным братством, исчезнут границы, страны и наступит царство благодати и благополучия. Но – не сейчас. Сейчас страну раздирают противоречия, и в политике, экономике нет друзей. Есть партнеры, объединенные одной целью, одной выгодой.
Я знал, что Ельцин одобряет мои реформы, внимательно следит за ними. Но в тот момент пробиться к нему, встретиться с Президентом России я не мог. Люди, заинтересованные в том, чтобы поставить Калмыкию на колени, блокировали все попытки добиться такой встречи. Больше ждать было нельзя: времени не оставалось. Каждое утро ко мне стекались сводки экономического положения в районах республики. Оно ухудшалось. Надвигалась катастрофа.
Растерянные взгляды министров, звонки глав администраций районов: что делать?
Из собственных средств, заработанных в бизнесе, я затыкал многочисленные дыры и прорехи. Мои капиталы таяли на глазах. Ну что ж, я знал, на что шел, становясь президентом.
В какой-то мере все-таки удалось удержать скачок цен в республике. Цены на хлеб и молоко оставались приемлемыми. Во всяком случае, они были ниже, чем в других регионах России. И в Элисте не сидели с протянутой рукой нищие. Потом многие с удивлением будут спрашивать: «А как тебе удалось удержать Калмыкию на самом краю пропасти? Мы считали, вашей республике пришел конец. По всем признакам вы должны были грохнуться в пропасть».
Они «считали»… Я вспоминаю те дни, то нервное напряжение, бессонные ночи, тугой узел проблем и думаю: «Неужели я смог тогда выдержать эту гигантскую лавину, выстоять?» Вспоминаю – и не верится. Поразительно мудра природа, наделив человека колоссальным запасом прочности… Когда к трем-четы-рем часам утра уходили последние посетители, я приезжал домой на короткий отдых – до семи-восьми часов утра. Ловил на себе сочувствующие взгляды жены, матери: зачем тебе все это надо? Зачем ты взвалил на себя этот груз? Надорвешься, не выдержишь!
Не было ни сил, ни времени отвечать, спорить. Я молча ложился на кровать, но сон не приходил. Многочисленные проблемы Калмыкии заслоняла новая, более страшная угроза – всеобщего раскола России. В Москве чувствовалось затишье перед грозой. Это ощущение усиливалось с каждым днем. Что-то должно было произойти. Противостояние Хасбулатов, Руцкой, с одной стороны, и Ельцин – с другой, достигло критической черты. Приближались события 3-4 октября. Анализируя ситуацию, я ясно понимал: в Москве прольется кровь. Я полагаю, это понимали многие. Понимали и выжидали: чья возьмет. Я неоднократно пытался убедить глав регионов России: надо что-то делать. Близится катастрофа. Пахнет гражданской войной.
– Не ввязывайся, – уговаривали меня. – Сами разберутся. Они не хотят, чтобы мы лезли в большую политику, вот пусть сами и расхлебывают.
– Не разберутся, – возражал я. – Противостояние зашло слишком далеко. В Москве может начаться бойня. Это не только их, это наша общая проблема. Если в Москве полыхнет – нас засыплет обломками.
– Да не волнуйся, Кирсан. Отсидимся у себя на местах. Закроемся в горах, лесах, в степях. Это их дела, московские. У нас свои проблемы.
– Не отсидитесь. Любой «першинг», любая ракета «земля – воздух – земля» за пять – десять минут долетит до вас.
– Лучше не лезь, Кирсан. Голову оторвут. Не те, так эти. Сам же и виноватым окажешься…
Вот оно. Аукнулось. И Приднестровье, и Карабах, и Тбилиси… Неужели нас жизнь так ничему и не научила? Хулиганы бьют на улице прохожего – не вмешиваемся. Бандиты грабят соседа – двери на замок, сидим тихо: не дай Бог, пристрелят. Дальше – больше. Осетины с ингушами? Абхазия с Грузией? Да пусть передерутся, поубивают друг друга. Нам-то что! У нас своих проблем хватает! Хлеб вот опять подорожал. Сосед пьяный всю ночь спать не давал. Вот оно – начало. «Плотина разрушается с маленькой трещины, сделанной муравьями» – так говорят мудрецы:
Дней за десять до кровавых событий я несколько раз пытался дозвониться до Ельцина – не соединяли. Пытался попасть на прием – тщетно. Один раз приехал, просидел в приемной пять часов, но так и не добился встречи.
Политика делается не на съездах и заседаниях. Политика делается в кулуарах. Именно там обговариваются детали, сращиваются коалиции, блоки, группировки, берут исток политические течения. Экономические, политические, личные интересы – все круто замешано, скрыто от глаз, но именно на этой почве рождаются постановления, законы, направления.