Выбрать главу

В девятом классе у наших мальчишек начался короткий, но бурный период лапанья. Причем лапали всех девчонок без разбору. Загоняли в угол и изучали анатомию. Под юбку, правда, не забирались, и на том спасибо. Некоторым девочкам это не нравилось. Я могла и в морду дать. Нас быстро оставили в покое, сосредоточив внимание на тех, которые визжали, но особо не возражали. Аня, соседка Женьки по парте, была барышней видной, выглядела по-взрослому, на приставания сопливых одноклассников только смеялась. Котик – по праву соседа – оглаживал ее чаще других. Он быстро сообразил, что мне неприятно на это смотреть, и делал это исключительно в моем присутствии.

При любой моей неудаче Котик – лучший друг! – утешал меня, но очень своеобразно. Хоть я уже и не была отличницей, но училась хорошо. И все же тройки иногда проскакивали.

«Не расстраивайся, - говорил он, - не всем же знать математику (физику, химию), зато ты…»

В качестве «зато» предлагались вовсе не мои сильные стороны, наоборот. «Зато ты играешь на пианино» (я еле тянула музыкалку на тройки и не бросала, только чтобы не расстраивать маму). Или «зато ты умеешь вышивать» (однажды я сдуру показала ему страхолюдного вышитого кота). Выходило так: если уж это – «зато», то все остальное и вовсе полный отстой.

Унижал он меня очень ловко и тонко, не подкопаешься. Но предельно ясно. К пятнадцати годам у меня была вполне оформившаяся, очень даже неплохая фигура, но с изъянцем – толстыми коленками. На физкультуру нас заставляли надевать спортивные трусы, что меня очень раздражало. Как-то я пожаловалась Женьке: какой идиот придумал это безобразие?! Он внимательно осмотрел меня и сказал:

«Да, пожалуй… Хотя некоторые в трусах выглядят очень даже секси».

Перевод был не нужен: некоторые – да, но только не ты.

Все это могло бы показаться ничего не значащими мелочами, но дело было в том, как он все это говорил. Интонации, мимика, жесты… Он мог проехаться насчет моей одежды, прически, манеры поведения, любого слова или действия. В любой момент. Все это подавалось так: а) я же твой лучший друг, кто еще скажет тебе правду, б) не расстраивайся, когда-нибудь кто-нибудь тебя обязательно оценит, а пока я побуду рядом, чтобы тебе не было слишком одиноко.

Моя самооценка очень быстро упала дальше некуда. Я чувствовала себя глупой, уродливой, никому не нужной замухрышкой. А, да, еще и толстой. Объективно мой вес был даже ниже нормы, но Женька часто говорил, что ему нравятся стройные девушки, глядя при этом в сторону девчонок, похожих на узниц Освенцима.

В начале второй четверти он написал в Тетради:

«Кажется, мне нравится Наташа Леонтьева из параллельного, мы вместе ходим на волейбол. Извини, мне очень жаль. Но я совсем не хотел, чтобы ты в меня влюблялась».

Я ответила:

«А с чего ты взял, что я в тебя влюблена?».

Я видела его лицо, когда он это читал: его аж перекосило. Он положил Тетрадь в сумку и… неделю не обращал на меня никакого внимания. Сначала мне было страшно обидно, потом пробилась какая-то эйфория: «Швобода, швобода!». Но она быстро испарилась.

Я выдержала неделю. Потом некий внутренний голос начал петь в уши: «Да какая тебе разница, кто ему нравится? Ты ведь действительно в него не влюблена. Вы просто друзья. Сделай первый шаг, будь умнее». Я сделала. Написала:

«Как дела с Наташей?».

После уроков Женька положил передо мной Тетрадь и молча вышел из класса. Прочитала я только дома. Несколько страниц. У Наташи есть парень, поэтому ему ничего не светит. И ему очень-очень плохо. А я – лучший друг! – бросила его в самый тяжелый момент. Он-то думал, что всегда сможет на меня положиться, что я поддержу его, но… Я сидела с отвисшей челюстью – я его бросила?!

Еще неделя ушла на обсасывание этой ситуации: кто кого бросил, кто кого обидел, кто виноват. В итоге все равно виноватой оказалась я, но он меня великодушно простил. Я была жилеткой, чтобы в нее плакаться, носовым платком, чтобы вытирать сопли и слюни. Каждый день я читала и слушала, как прекрасна Наташа, как он ее любит и как сильно страдает. Не передать, как мне это было в тягость. Я уже жалела, что решила помириться, но теперь уже не могла ничего сделать. Мне постоянно пелось в уши, что я – единственная его опора, и без меня он пропадет. И мне казалось, что было бы подлостью оставить его без поддержки.