— Где вы были двадцатого апреля?
Похоже, он собирался убить ее этим вопросом наповал. Но вместо этого на лице Ольги отобразилась такая радость, что неприметный даже опешил. Еще бы, у нее было алиби!
— Двадцатого апреля я отмечала свой день рождения.
Лысый заглянул в какие-то бумаги.
— Но вы родились двадцать первого, — невозмутимо сказал он.
— А я отмечала день рождения два раза: один раз — с сокурсниками, а второй раз — дома.
— Допустим. А знали ли вы, что в этот же день в кафе «Фламинго» ваша подруга Лилия…
— Она мне вовсе не подруга.
— Хорошо, знали ли вы, что ваша знакомая Лилия справляла со своими друзьями день рождения Адольфа Гитлера?
— Нет, не знала!
«Господи, как же легко говорить правду», — подумала она.
— Когда вы виделись с ней последний раз?
— Восьмого марта. Я ходила вместе с ней в это кафе отмечать праздник, а потом ночевала у нее на квартире.
— Больше с вами никого не было?
«Неужели они знают про Мишеля?» — пронеслось в голове у Ольги. В тот вечер им было негде встречаться, потому что приехала хозяйка дома, который он снимал. Почему-то ей непременно хотелось встретиться с ним восьмого марта — и не просто встретиться. Лилия тогда уступила им крохотную комнатку, одну из трех. В двух других они продолжали веселиться с друзьями. Перед этим она завела Ольгу на кухню и вытаращила на нее свои «арийские» голубые глаза:
— Слушай, подруга, ты кого мне привела? Он же жид.
— Ты хочешь сказать — еврей? Ты-то откуда это знаешь?
— У меня на них глаз наметанный.
— Но даже если так, что с того? Он ничем не подчеркивает свою национальность. Я вообще всегда думала, что он русский.
— Русский! Ты на его глаза посмотри! А фамилия у него какая?
— Левин.
— То-то и оно.
— А что? Обыкновенная фамилия. Господи, да какая разница? Я тоже на четверть еврейка, просто непохожа.
— Просто… меня уже заклевали все из-за него. Зачем позвала, зачем пустила? Не принято у нас с ними знаться.
— Мы можем уйти, — обиженно сказала Ольга, хотя уходить ей совершенно не хотелось, да и ехать домой в такое время было не на чем.
— Да нет, что ты. Проходите в комнату, только запритесь изнутри.
Ольге не за что было злиться на Лилию Штраль. Но ей было ясно одно: они что-то знают про Мишеля. С другой стороны, не могут же они знать все? Она вдруг вспомнила фразу из какого-то известного фильма: «На понт берешь, мусор?» Нет, ее им на понт не взять.
— Я была одна.
— И что же вы делали в кафе? — лысый снова смягчился и заблестел своей лысиной.
Уф, кажется, пронесло.
— Веселилась, танцевала.
— А потом?
— Потом поехала вместе со всеми к ней домой.
— А до того?
— Танцевала.
— А вы не слышали, что выкрикивали собравшиеся в кафе молодые люди?
Разумеется, Ольга слышала. «Молодые люди», нисколько не стесняясь, пьяными голосами выкрикивали «Зиг хайль!» и характерным жестом вскидывали руки.
— Нет, там слишком громко играла музыка, — ответила она.
Неприметный нетерпеливо поерзал.
— Давайте прекратим этот бессмысленный разговор вокруг да около, — сказал он. — Вы не могли не знать об увлечении Штраль немецким фашизмом, и вы знали о нем. Почему не доложили об этом куда следует?
У Ольги даже язык отнялся от возмущения.
— Вы хотите сказать, что я должна была донести на нее?
— Что за выражение — донести, — скривился неприметный, — просто сообщить.
— Но она же никакая не фашистка. Она еще просто глупая девчонка. Сама не понимает, что делает. Для нее же это все как игра…
— Вы тоже считаете, что все это игра? — перебил ее лысый.
— Нет, не считаю! — огрызнулась Ольга, вконец потеряв терпение. — И я говорила ей об этом. И она соглашалась со мной. Таких, как она, ведь очень легко заткнуть. Достаточно напомнить про концлагеря, про сожженные деревни. Она же по натуре нормальный человек, ну какая она фашистка? Скорее, просто дурочка. Живет одна, без родителей. Приехала черт знает откуда, квартиру ей шикарную сняли. Надо же как-то самоутверждаться…
Неприметный слушал ее, открыв рот. Как будто она выдавала какую-то ранее неизвестную им информацию. Оба заметно присмирели, а во взгляде лысого появилось даже нечто похожее на уважение. Когда Ольга закончила свою пламенную защитную речь, он протянул ей чистый лист бумаги и попросил записать показания.
Справившись с этим, Ольга поставила размашистую подпись и с некоторой брезгливостью вернула ему бумагу.