— Сколько ему было лет? — спросила Мария. Она высунула голову из-под пледа, так как Травка сказал ей, что уже можно.
— Шестьдесят с небольшим, но выглядел он на все сто.
— А еще говорят, что алкоголь консервирует.
— Денатурат и тому подобные продукты не очень. — Болек потер коротко стриженный затылок. — Поэтому надо искать другие способы продления молодости.
— Как это грустно, — вздохнула Виктория.
— Грустно, что денатурат не консервирует? — усмехнулся Болек.
— Да нет, что ты. Грустно, что этот Трускава прожил жизнь… кое-как.
— Вот именно, — согласилась с ней Мария. — Как-то пусто… не размышляя…
— Как восемьдесят процентов представителей так называемого рода человеческого. Знаете принцип восемьдесят на двадцать?
— Я знаю, — сказала Милена. — Двадцать процентов общества расходует восемьдесят процентов всех ресурсов и потребляет восемьдесят процентов того, что можно потребить.
— Верно, — подтвердил Болек. — А также производит восемьдесят процентов идей и изобретений. А всем прочим оказывается достаточно оставшихся двадцати процентов. Так что случай Трускавы совсем не уникален.
— И этим ты меня нисколько не утешил, — заметила Вика.
— Меня тоже, — присоединилась к ней Мария. — Это настолько бессмысленно…
— Что именно?
— Ну… жизнь этих восьмидесяти процентов.
— А откуда ты знаешь, что твоя жизнь имеет смысл? — спросил Болек, не скрывая саркастической улыбки.
— Потому что я ищу смысл. Возможно, уже частично нашла… То есть я знаю, чего не хочу. Не хочу в миг смерти жалеть о том, что мало совершила, — объяснила Мария, страшно довольная собой.
— В миг смерти? — фыркнул Болек. — Девочка, восемьдесят процентов шансов на то, что в миг смерти ты не успеешь ни о чем подумать. Ну разве что о своей сумочке.
СПУСТЯ ТРИ ДНЯ
Сегодня я почувствовала себя до такой степени сносно, что вышла в магазин, чтобы пополнить запасы чая и минералки. На обратном пути в почтовом ящике я нашла валентинку. Прочла я ее на лестнице. Всего три предложения: «Очень нелегко встретить того Одного-Единственного Человека. Надеюсь, что мне наконец это удалось. И тебе тоже. — Д.». Несколько минут я стояла у двери, охлаждая щеки о холодные, крашенные масляной краской стены. Никто никогда еще не говорил мне ничего подобного. И не писал. Я должна бы чувствовать себя на вершине счастья, а чувствую только сковывающую тяжесть. Может, это из-за гриппа?
— Да когда же, наконец, будет чай? — нетерпеливо осведомилась Мария. — У меня во рту пересохло.
— Уже завариваю.
— А что ты какая-то не такая? — спросила Милена. — Выглядишь так, словно тебя одарили почестью, которой ты вовсе не жаждала. Верно, Травка?
— Ну да. Помню, как-то учитель велел мне следить за дисциплиной в классе. Целых двадцать минут. Вот тогда я ощутил тяжкое бремя ответственности. И наверно, выглядел как Вишня.
— Опять звонила домой? — спросила Виктория.
— Нет, получила открытку-валентинку.
— От Даниэля? — догадалась Миленка.
— Ага.
— И что? — поинтересовался Травка.
— Сами видите: на седьмом небе от счастья.
А может, несмотря ни на что, я все-таки влюблена? Потому что я так до конца и не знаю, в чем это заключается. Вся эта любовь. Я прочла столько умных (и глупых) книжек с советами, в которых полным-полно сравнений из области садоводства и огородничества. В них предлагается ухаживать за слабым побегом. Собирать плоды. Защищать от заморозков. Ну и тому подобное. Может, поэтому я так ответственно подхожу к своим отношениям с Даниэлем? Хочу быть на высоте положения. Построить оранжерею, чтобы защищать хрупкий цветок нашей любви. Я так сосредоточена на обязанностях и опасностях, что ни о чем другом не думаю. И ничего не ощущаю, кроме тяжести.
20.02. Сегодня Милене двадцать лет. День ее рождения мы, ослабевшие после гриппа, отмечали лежа в постелях.
— А тебе случайно не больше на год? — недоверчиво спросила Мария. — Ведь школу ты кончила два года назад.
— Правильно, но в школу я пошла в шесть лет. Возможно, в это трудно поверить, но я была довольно способным ребенком.
— А как будем отмечать? — осведомилась Мария, вопросительно глядя в нашу сторону.
— За креативное мышление у нас отвечаешь ты, — напомнила ей Виктория. — Пошевели мозгами.
— Когда я начинаю шевелить, у меня хлюпает в гайморовых пазухах. А потом, у меня нет настроения придумывать развлечения.
— Что бы такого интересного учинить? — задумался Травка. — Выход в питейное заведение отпадает, потому что мы заросли, как дикие кабаны.
— Говори за себя, я-то провожу депиляцию воском, — заявила Миленка.
— Может, в кости сыграем? — предложил Травка. — Или в карты. Только кто принесет их из моей комнаты?
— А может быть, сперва выскажем Миленке свои пожелания? — сказала Виктория. — Можно я первая? Так вот, я желаю, чтобы тебе больше не надо было привлекать взгляды и жечь лампочку. А остальное может остаться таким, как есть.
Милена шмыгнула носом:
— Кое-что неплохо было бы изменить. Например, ногти.
Травка с ужасом взглянул на ее розовые когтищи.
— Хочешь еще длинней?
— Нет. Хочу от них избавиться. Из-за них у меня вечно затяжки на колготках, а потом, я чувствую себя как инвалид. Даже голову как следует вымыть не могу, потому что царапаю ее. Такие когти не для наших условий. С ними нужно иметь целый штат служанок, горничных, парикмахеров. Ладно, кто следующий?
— Давайте я, — вызвалась Мария. — Я желаю тебе… — она замолчала, ища подсказку на потолке, — чтобы ты нашла что-то такое, от чего твоя жизнь обретет глубину.
— Ты высказываешь пожелание ей или себе? — поинтересовалась Виктория.
— Себе я тоже этого желаю, — честно призналась Мария, — а также и всем вам.
— Спасибо, — ответила Миленка, опять же хлюпая носом, но не столько от чувств, сколько от насморка, — но я уже нашла. На следующие десять лет, потому что, как считает Болек, каждое десятилетие у человека все меняется.
— А ты скажешь, что для тебя является этим самым смыслом? — спросила Мария.
— Скажу, хотя ничего сложного в этом нет. Жить здесь и сейчас без ожидания чуда великих перемен.
— Действительно просто, — признала слегка разочарованная Мария. — А я думала: а вдруг я найду что-то, что меня вдохновит? Потому что меня не вполне удовлетворяет самореализация.
Миленка усмехнулась:
— Сорри, придется тебе поискать вдохновения у кого-нибудь другого.
— Ну так что? Мы играем в кости или приготовим чего-нибудь поесть? — вернул нас на землю Травка. — Впервые за неделю я почувствовал, что в желудке у меня пусто.
— Я тоже, — призналась Виктория. — Так, может быть, переберемся на кухню и сварим макароны, что ли? А потом их с творожком, а? Согласны?
ДВА ЧАСА СПУСТЯ
Снова сидим в комнате. У каждого тарелка на коленях. Едим макароны-ракушки с творогом, луком и петрушкой. Травка полил их еще свекольным концентратом, потому что, как он утверждает, у него дефицит железа в организме.
— И подумать только, что я ем такое… — горестно произнесла Мария, подхватывая вилкой большой комок творога.
— И не такое еще ели! — жизнерадостно заметила Виктория. — Во Вроцлаве у нас кончились деньги, и мы целую неделю питались гречневой кашей с луговым сердечником[12]. А запивали кипятком с сахаром.
— Ужас!
— А я, когда меня обокрали в поезде, две недели жрал клецки с паприкашем, украденный в столовке хлеб и молодую крапиву, — сообщил Ендрек, тот самый, который колбасу отрубал. Пришел он к нам на десять минут, объявил, что выглядим мы кошмарно (ну, может, кроме Миленки, добавил он), и развалился в кресле. — Да, кстати, — припомнил он. — Я принес вам булочек и пончиков. И еще пиво!
12
Сердечник луговой — растение семейства крестоцветных, его листья в измельченном виде используются для замены перца в салатах и соусах.