— Но зачем?
— Ой, — возвел он глаза к потолку в знак презрения к моей наивности. — Например, чтобы получить более высокую оценку. Вам не говорил профессор, что, если кто-то напишет больше работ, ему повысят балл?
— В общем-то говорил, — припомнила я. — Тот, кто напишет три реферата, будет освобожден от экзамена. Ну, голова у тебя, Милош, работает.
— Несколько лет тренировки в частной школе для гениев, — скромно пояснил он.
— Да, разумом ты проворен и вдобавок умеешь изъясняться.
— Да брось ты, — зарумянился Милош. — Мне еще далеко до детей из американских фильмов. Вот они умеют изъясняться.
— Да, — согласился Ирек. — Текстами, придуманными сорокалетними сценаристами. Но мальчонка прав. Самые умные дети всегда выступают в самых глупых американских фильмах. Они в мгновение ока находят рецепты на любой случай. Предотвратят развод, спасут джунгли. И уж они-то знали бы, как поступить с Зоськой.
ВЕСНА
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ
— Самое лучшее — проигнорировать ее, — посоветовал мне Даниэль. — Напиши работу, сдай и не вдавайся ни в какие объяснения.
Мы сидели в самом снобистском заведении Малой Польши, куда Даниэль пригласил меня, чтобы серьезно поговорить. Интересно, он взял напрокат видеомагнитофон? А если да, то какой фильм прокрутит в качестве вступления?
— Господа уже решили, что закажут? — атаковал нас кельнер с бдительным лицом, украшенным неискренней улыбкой.
— Решила? — спросил Даниэль.
— Может быть, закажешь сам? — пробормотала я, теребя льняную салфетку, лежащую у меня на коленях. — Я не знаю французской кухни.
Даниэль улыбнулся кельнеру:
— Поколение, выросшее на фаст-фудах.
— Терпеть не могу гамбургеров, — сообщила я. Но кельнер явно мне не поверил. — Просто я не люблю, не люблю все это…
— Понимаю, — прервал меня Даниэль, не уточняя, что он понимает.
— Я просто скверно чувствую себя, когда меня обслуживают другие. Я понимаю, им за это платят, но… — я немножко сбилась, — мне не нравится, когда мне ставят под нос полную тарелку, наливают воду в бокал, как будто я сама не способна это сделать. Мне тогда кажется, что совсем скоро появятся рестораны, где кельнеры будут кормить посетителей с ложечки.
— Привыкнешь, — приободрил меня Даниэль со снисходительной улыбкой завсегдатая и знатока шикарных мест.
— Это элемент игры в сотрудника высшего учебного заведения?
— Что? — не понял он.
— Я спрашиваю, ведя себя как завсегдатай и знаток, ты хочешь показать, что являешься солидным и уважаемым сотрудником высшего учебного заведения?
Сама не знаю, почему я задала этот вопрос. Никогда раньше я не отважилась бы на такое.
— Вижу, ты учишься.
— Надеюсь, я не задела тебя…
— Нет. Но быть раненым — это не так уж плохо. — Он задумался. — К сожалению, большинство людей делает все, чтобы уберечься от боли. Время проходит, мы старимся, и внезапно оказывается, что мы прозевали шанс, чтобы кто-то нас ранил.
— Это плохо, что мы избегаем боли?
— Когда-то я думал, что это хорошо. А теперь считаю, что очень, очень плохо.
СПУСТЯ НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ
Сегодня Травка впервые пошел с Марией в кино. На стереофильм о динозаврах.
— Меня едва не вырвало, — вернувшись, пожаловалась Мария. — Там к очкам должны давать специальные пакеты. Как в самолетах.
— Действительно такой эффект? — заинтересовалась Милена.
— Эффект был бы, если бы сняли порнографический стереофильм, — сказал Травка. — Представляете? Здоровенный болт, стреляющий прямо в зрительный зал.
— Вот они, мужчины, — скривилась Мария. — Ни капли романтичности. Даже на первом свидании.
СТРАСТНАЯ СРЕДА
— Вы же слышали! — ликовал Травка. — Она сказала «свидание»!
— Ну да, — кивнула Милена. — Но на всякий случай не строй далеко идущих планов. У нее это могло просто случайно вырваться.
— А я думаю, что Мария уже переболела шляпоносцем. Кризис произошел во время гриппа.
— Думаешь, она забыла гуру, как Марианна забыла недостойного Уиллоби? — поинтересовалась Виктория.
— Когда я смотрю на нее, то ни о чем не думаю, — признался Травка, изображая полковника Брандона.
— Ну да, — усмехнулась Миленка. — Синдром недостаточного снабжения мозга кислородом.
СТРАСТНОЙ ЧЕТВЕРГ
Я раздумывала — ехать ли домой. И уже достала клетчатую сумку, как вдруг зазвонил телефон. Папа.
— Здравствуй, Вислава, — произнес он, и во мне сразу’ застыли все органические соки. — Я хочу узнать, намерена ли ты изменить свое мнение и признать…
— Что признать? — спросила я севшим от страха голосом. — Ведь о переходе ты уже знаешь…
— Свою ошибку, Вислава. Свою трагическую жизненную ошибку.
— Но я… я еще пока не знаю, ошибка ли это, — выдавила я. — К тому же сессию я сдала очень даже неплохо.
— Я был бы удивлен, окажись иначе. При твоем IQ, равном ста шестидесяти пяти…
— Ста пятидесяти семи, папа, — поправила я его, как мысленно делала два миллиона двести три раза, но сейчас впервые произнесла это вслух.
— При твоем IQ, равном как минимум ста шестидесяти пяти, — произнес с нажимом папа, — можно было надеяться, что сессию ты сдашь хорошо. Кроме того, я убежден, что ты особенно старалась назло мне и маме.
Я не успела спросить зачем. Он объяснил сам:
— Ты хотела показать нам, что мы неправы. Что ты правильно сделала, сменив специализацию.
— Но…
— Не перебивай, Вислава, — гневно произнес папа, после чего сделал три глубоких вдоха и уже спокойно, прямо как инструктор йоги, продолжил: — Итак, я в последний раз спрашиваю: намерена ли ты признать свою ошибку? И обещаешь ли исправиться?
Что я должна ответить? Что сожалею? А если я еще сама не знаю? Что чувствую себя виноватой? Но он и без этого знает, что чувствую. И что я должна сделать? Пообещать исправиться? Но это невозможно. Я не могу вернуться на прежнюю специальность. И не хочу.
— Это невозможно, — наконец проблеяла я, и, прежде чем открыла рот, чтобы начать перечислять причины, по каким это невозможно, папа положил трубку.
Когда пришла Миленка, я разрисовывала яйцо. Сорок третье.
— Я остаюсь здесь на праздники, — сообщила я, не прекращая рисовать увечного верблюда, который должен был изображать пасхального агнца.
— Я уже догадалась, — сообщила Миленка из глубин шкафа, где искала свой рюкзачок. — Но только я не позволю тебе остаться.
— Не позволишь?
— Нет, и не пытайся сопротивляться, — предупредила она. — Ты не будешь сидеть здесь одна. В гробовой тишине.
В какой тишине? Я ведь могу включить радио.
— Собирай вещи, у нас всего час. — Она подала мне клетчатую сумку. — Нас ждет ночной поезд.
НОЧНОЙ ПОЕЗД
Мы еще не успели уложить самые необходимые вещи, как пробило полночь.
— Опоздаете, — утешила нас Мария.
— Возьмем такси. Раз в жизни можно совершить безумство. — Миленка принялась обыскивать миниатюрные карманы своей обтягивающей курточки. — О, двадцать злотых уже набралось. Вишня, у тебя есть какие-нибудь деньги?
— Семь пятьдесят. Все, что осталось после покупки двух картонок яиц.
— Могу подкинуть вам десятку, — предложила Виктория.
— Должно хватить и на билет для тебя, и на такси. Ну, пора.
Мы вызвали такси и спустя четверть часа стояли на перроне в толпе замерзших студентов.
— Значит, слушай: как только поезд остановится, вскакивай в вагон и занимай места.
— А почему я?
— Потому что ты маленькая и легко проскользнешь между людьми. А вещи я подам тебе в окно.
— Ладно, попробую, — пообещала я без особого энтузиазма. Я никогда не умела ни проскальзывать, ни распихивать других локтями.
Поезд медленно подъезжал к перрону.
— Вишня, гол! Вперед! Не сдавайся! — подогревала меня для борьбы Миленка.
Я ринулась в толпу и стала протискиваться ко входу в вагон. Вместе со мной продвигались десятки юных тел, жаждущих возвращения в родной дом. Мне удалось вскочить в купе, где уже сидели шесть человек. Я заняла два последних места и подошла к окну, чтобы взять рюкзак у Милены. Счастье, что мне помог невысокий парень, сидящий у окна. Он втащил мою сумку, потом Миленкин багаж, а в довершение и ее саму.