— Не слабо, — признала я.
— А на Пасху она приготовила только свою любимую ватрушку. «Ты всегда говорил, что еды слишком много, — объяснила она, — так вот наконец будет по-твоему». В Страстную субботу она поставила на стол только колу и палочки.
— Когда-то, — вспомнила я, — она угрожала, что, раз мы пренебрегаем традициями, она устроит современный праздник.
— Помню. Но я думал, что все кончится угрозами. Как обычно.
— Так что, она тебя даже ватрушкой не угостила?
— Ты послушай, что было дальше. Я глянул на палочки и не сказал ни слова. А Крыся отрезала себе огромный кусок ватрушки и стала ее есть. Я потерпел минуты две и спрашиваю: «А для меня что-нибудь сладкое будет?»
— И что мама?
— Спокойно проглотила и говорит: «Сперва насытится царица пчел, а если что-то останется для трутня, я позову».
— Ну и ну, — протянула я, не скрывая удивления.
— А потом я нашел ее дневник.
По тому, как он покраснел, я поняла, что он не только нашел, но и прочитал. Я бросила на него неодобрительный взгляд.
— И?
— Знаю, я не должен был. Я посвятил этому целую главу «Воспитания без стрессов», две статьи на конференции об опасностях для современных педагогов…
В этом весь папа. Гений рекомендаций и теоретических решений.
— И что она там написала? — прервала я перечисление публикаций.
— Сама прочти, — подал он мне отксеренный фрагмент маминого дневника. О ее работе.
Работа
Уже пятнадцать лет я просиживаю то же самое грязно-желтое кресло в отделе кадров Государственной паприкашной фабрики, считая недели до пенсии. Каждый день с семи до пятнадцати. А еще раньше, в шесть, я просыпаюсь с ужасом, что уже пора. Что нужно покинуть пуховый кокон и начинать очередной день борьбы за огонь. Но сперва короткий разогрев под душем. После смывания остатков сна и мыла наступает время кратких, но энергичных поисков целых колготок и чистых туфель. Затем игра «Новые черты за семь минут». Нарисовав губы, я наконец могу разжать их и съесть суррогат завтрака (настоящий завтрак я съедаю в окружении так называемых сотрудниц). Быстро заедаю вчерашнюю булку бордовой помадой. Глоток кофе, и в шесть тридцать пять я вылетаю из дома. В последний момент вскакиваю в пригородный автобус, и мы мчимся. За остановку до фабрики я подрисовываю объеденные фрагменты губ. Пора выходить. В семь ноль-ноль я расписываюсь в графе «приход» и наконец могу опустить ягодицы на свое грязно-желтое кресло. Ровно в девять — перерыв на второй завтрак. Булочка и ячменный отвар, с большой фантазией именуемый кофе. В двенадцать — экскурсия в клозет. А через два часа ланч, то есть вчерашняя булка с сыром и увядшим листиком салата, запиваемая остывшим отваром. Потом напряженное слежение за часовой стрелкой. Наконец-то! Три часа! Мы все бросаемся к двери. Можно вычеркнуть еще один день.
Я отдала текст папе.
— Уныло.
— Тогда попробуй это. — Папа порылся в папке и вручил мне несколько пожелтевших листков, отпечатанных на машинке.
Цифры
Он познакомился с ней в клубе. Она сидела рядом, играя розовой соломинкой.
— Красивое платье, — сказал он.
— Спасибо.
Она не опустила глаза и не отреагировала нервным хихиканьем, как обычно поступают девушки ее возраста.
— Особенно точки. Выглядят как нарисованные, — сказал он.
— Потому что они нарисованные, — сказала она. И добавила, потянув коктейль: — Шариком.
— А что с ними произойдет после стирки?
— Не знаю. Буду об этом думать послезавтра.
Через неделю она переехала к нему, а еще через два месяца они поженились. Она была не такая, как большинство девушек. И восхищала его своими фантазиями. Ему нравились стены, разрисованные зелеными лианами, и тяжелая рыбацкая сеть вместо оконной занавески. С некоторым сомнением он отнесся к наклеенным на стекла листьям, но она пообещала, что к зиме смоет их. А однажды он вернулся с работы и застал ее на корточках с кистью в руке: она красила его любимый светло-серый ковер. Зеленой краской — под цвет лиан. Тогда они в первый раз поссорились. Следующая ссора произошла спустя неделю. Утром он торопился на совещание. Нервно метался по дому в поисках очков. Нашел он их в ванной. И только на службе обнаружил на стеклах широко разинутые глаза, нарисованные водостойкой тушью. Дрожащим пальцем он набрал номер их квартиры.
— Хорошо, что я тебя застал, — процедил он.
— Что-то произошло?
— Ничего. У меня к тебе только одна просьба. В следующий раз, если захочешь что-нибудь испортить, ограничься своими вещами! А мои, будь добра, не трогай! — И он бросил трубку.
Домой он вернулся гораздо позже, чем обычно. Думал, застанет ее заплаканной или обиженной, а она легла спать. Так, словно ничего не произошло. Однако с тех пор его вещей она не трогала. Но это вовсе не значит, что не портила своих. И вечно все забывала — насыпать сахара, выключить свет, погасить газ. После года совместной жизни он начал терять терпение. Все чаще он делал ей замечания и на каждом шагу критиковал:
— Зачем ты испортила несколько тюбиков помады? Ты знаешь, сколько они стоят?
— Я хотела получить свой любимый цвет.
— По-моему, у тебя уже был подобный опыт с духами. — Он спрятал лицо в ладони и вздохнул. — Почему ты не можешь быть такой, как все?
— Что значит «такой, как все»?
— Нормальной, обычной.
— То есть заурядной?
— То есть такой, которая не рисует на стенах и не экспериментирует с косметикой, потому что этим должны заниматься химики! — закричал он.
— И что еще? — тихо спросила она.
— Неужели ты не видишь, что ведешь себя как ребенок? Пишешь на зеркале, разрезаешь дорогие платья!
— А что мне делать? У тебя есть работа, а я? Я сижу в этом большом пустом доме одна-одинешенька! День за днем, с рассвета до сумерек! Сколько можно смотреть в окно или читать книжки?
— В этом, как ты говоришь, большом пустом доме масса работы! Пока я зарабатываю деньги, ты могла бы вымыть окна или приготовить нормальный обед. Сколько раз тебе удалось что-нибудь испечь и не забыть всыпать муки? Сколько раз тебе удалось приготовить съедобное жаркое?
— А когда я могла научиться? Мы поженились, едва я закончила школу!
— Некоторые уже в начальных классах знают, как испечь торт, — зло бросил он. — Неужели мама тебя не научила?
Неделю они не разговаривали. Наконец она первая протянула руку для примирения и пообещала, что постарается быть нормальной. Слово «нормальной» она произнесла с легкой иронией. А может, ему только показалось?
Проходили месяцы, и он с удовлетворением отмечал изменения «лучшему. Было покончено с разными узорами на ломтях хлеба и с рисованием цветочков на одежде. Без всяких понуканий она повесила у себя в комнате обычные белые занавески и выбросила все корни, дотоле загромождавшие стеллаж. Трудней было с дырками. Во сне она прикусывала зубами край пододеяльника и выгрызала в нем крохотные дырки, прямо как моль. Но, проспав год под грубошерстным пледом без пододеяльника, она отучилась брать его уголок в рот.
Они перестали ссориться. Иногда еще он делал ей замечания, и она выслушивала их без единого слова. Все реже она спрашивала, что ей надеть и что приготовить на обед. Она знала, что он ей ответит. После пяти лет супружеской жизни она достигла совершенства. Он входил в дом, и в этот миг она ставила тарелку на стол, предварительно подстелив салфетку, чтобы на столешнице не остался след. Потом наливала две поварешки супа. В понедельник томатного, во вторник крупяного, в воскресенье бульона. Каждый день она пылесосила весь дом. Раз в неделю меняла постельное белье и раз в месяц мыла окна. Так ему нравилось. В ванной комнате халаты, полотенца и флаконы всевозможной косметики гармонировали по цвету с голубым кафелем. Даже мыло было голубоватое. Ее спальня выглядела так, словно в ней никто не спит. Она была безликой, точь-в-точь как гостиничные номера: простая светлая мебель и безукоризненно застланная постель. Никаких фотографий, никаких безделушек. Гардероб ее состоял из предметов одежды трех цветов — белоснежного, черного и малинового. Губная помада и лак для ногтей были того же малинового опенка. От нее всегда одинаково пахло. В течение трех лет она носила одну и ту же прическу: гладкие, черные как смоль волосы до плеч, идеально подвитые. За четыре года вес ее не изменился даже на несколько сот граммов. Когда они появлялись на приемах, его коллеги восхищенно присвистывали. Он же самодовольно улыбался, вспоминая прежнюю сумасбродную девицу.