Мрак складывался в фигуры. В дыму Рыжий различал мелькающие сценки, и наконец-то до него дошло, что сила воскрешает им почти те же картины, что и фрески на потолке. Какие-то отрывки. Отпечатки. Мрак хотел показать ему, на что он может быть способен, если примет силу, как когда-то — Всадники, заключившие с ней какой-то негласный договор.
Рыжий решил, что эта магия древнее Тартара. Нечто разрушительное, слишком мощное — вносящее разлад в стройное плетение изнанки. Она покоилась в древних артефактах, которые однажды нашли; история обнажалась перед ними, и они видели четверку… людей. Магов. Рыжий не слышал, о чем они говорили, или не понимал слов, но замечал, как они улыбаются и над чем-то смеются.
— Они были семьей… — недоверчиво протянул Вирен, и его лицо исказилось. — Нет, так не должно быть! Все эти войны, дележка территорий! Как они дошли до этого?
— Жажда власти меняет даже тех, кого мы считаем родными братьями и сестрами, — с сожалением сказала Ринка. — Они не смогли быть стойкими… Но кто бы смог, если речь о такой магии? Об этом безумии.
Вирен упрямо тряс головой. Для любого гвардейца семья была священна, и Рыжему легко было поверить, что его друг без раздумий умрет ради своих, что он сделает что угодно для их благополучия, а мысли о предательстве для него страшнее всего. И Рыжему тоже стало жутко. Связь этих… людей в видениях была крепкой, надежной, настоящей. Он представил, как потерялся бы настолько, что смог бы навредить Вирену или Ринке, и снова захотел отрубить себе руку с руной.
— Это тот самый зал, где они нашли артефакты, вот почему на изнанке такой четкий след! — догадалась Ринка.
Он следил за Всадниками с внезапным азартом. Ему хотелось понять, когда произошел этот перелом. Когда они начали войны: поначалу, даже обремененные силой, они оставались прежними. Чудеса, которые они творили, привлекали тартарцев, каких-то мифических существ, даже драконов. Они шли по городам, завоевывая славу, и Рыжий рассматривал странные дома, похожие на коробки, и дворцы, вырезанные из скал. И пышные леса, которые шумели на месте пустыни, где они едва не погибли от жажды. Но что-то омрачало Всадников, и их улыбки меркли: и на богатых пирах, и на поле боя, где они прикрывали спины друг другу. И вот кто-то взялся за нож…
Они… рассеивались. Настоящего от них оставалось все меньше — душа растворялась в темной силе, жажда власти застилала все. Они меняли лица, словно маски, не могли утешиться ничем, найти что-то. Рыжий слышал, что эта беда настигает древних демонов, ведущих свое существование с самого Сотворения; Всадники тоже забывали себя, их раздергал на разноцветные нити поток времени, неумолимый и суровый.
Дальше картинки путались. Он видел огромную силу. Магию, опрокидывающую небеса огненным дождем. Мощь, которая уничтожит любого демонского мага, даже Высшего, чей предел отодвинут куда дальше обычных мелких колдунов. Рыжий помнил предательскую дрожь в коленях, влажность крови, льющейся из носа. Отвратительное чувство собственной ограниченности.
Магия шептала сладко. Предлагала снести границы, переплавить его. Он смотрел на потрясающие зверства, творимые Всадниками, на их победы и поражения. Никто не смог бы сравниться с Рыжим, если бы он принял эту силу.
Но он оглянулся и посмотрел на Вирена, сжимающего рукоять меча Войны. Держащего его так, будто готов в любой момент бросить. Ему не нужно было силы — Вирен даже не задумывался о ней, напряженно следя за Рыжим. Вот что было ему важно: его родные и друзья. Рыжий завидовал ему всей душей — его уверенности и цельности.
Вирену не хотелось ничего доказывать миру, потому что он знал, что его и так любят всей душой. У Рыжего не было ни семьи, ни надежды на будущее — он даже не знал, каким оно будет. Он хотел эту магию, чтобы стать кем-то. Не неизвестным наемником, затерянным среди кругов Ада.
Но у него были Вирен и Ринка.
— Нет, — сказал Рыжий, боясь передумать.
Он чувствовал, что эта сила не может кинуться на него и… сделать что-то с его душой, пока он не позволит. Мрак заколыхался, будто насмехаясь. Боль в руке пульсировала, загоняя в круговорот мыслей. Напоминая гневный вопль отца, глухую обиду, спалившую проклятый семейный ковер, и подкатившую к горлу тошноту. И как сорвался в ночь, в пустыню, неприкаянный, и как проводил одинокую ночь в каком-то постоялом дворе, стуча зубами от холода.
Всего этого не случилось бы, если б Рыжий был кем-то значимым. Кем-то, что действительно был Высшим боевым магом, а не назывался им. Грозным и всемогущим. Мысли текли едкие. Яркие.
Рядом застонал Вирен.
Они видели финал войны, раздиравшей Тартар. Горы тел, оставшихся на поле боя; их не хоронили. Сквозь муть бойни, которую Рыжий улавливал в воспоминаниях дракона, это казалось естественным порождением войны. Но когда битвы прекращались, а где-то в поле оставались чьи-то родители и чьи-то дети, когда они лежали горами в тишине, а над ними вился дым… Рыжему сдавило горло. Он боялся войны. Слышал о ней старые сказки, и каждый раз его брала оторопь.
Покрасневшая вода в реках — разлитая кровь или отрава? Потемневшие небеса, обложенные тучами. Растения, загибающиеся, гниющие на глазах — так, что осталась одна голая почва с бурым тленом. Города, охваченные лихорадкой, люди, выхаркивающие легкие, с сыпью на лицах и запястьях. Постоянные бури и ураганы, проливавшие на головы несчастных кровавый дождь. И лязг оружия, рев воинов, грохот боев…
Магия вытягивала силу из мира. Она могла вычерпать колдуна, лишить его всех жизненных сил, что высыхали органы, что лопались капилляры… Но магия Всадников выпивала все вокруг. Калечила, дергала нити. Сами Четверо легкими движениями рук повелевали силой, похожей на бушующий океан, о котором рассказывал Вирен, а в мире все умирало, жухло, дрожало в болезни.
— Я не хочу! — вскрикнул Рыжий. — Не такой ценой!
Он знал, что не сможет удержаться, что искусится сладкими песнями мрака. Ни он, ни маг, заключивший соглашение с Вахзой, — никто не мог с этим сражаться! Он не хотел видеть свой мир уничтоженным, а мрак, эта странная мощь, будто бы обладающая своей волей, тяготела к разрушению…
— Люди и демоны слабы, — сказал Вирен, глядя ему в глаза. — Мрак — это всего лишь оружие. Такое же, как любой из мечей, которые я держал в руках. Видишь? — Он крутанул клинок Войны в руке, словно он нисколько не весил. — Все это в твоей голове. Ты хочешь власти. Хочешь разрушения. Я понимаю. Твой мир ничего не дал тебе, его не жаль иссушить. Но к чему ты придешь?
— Я… я не… — заикался Рыжий, отстраняясь от него. — Я не хочу!
— Нет, ты хочешь. Но я рад, что ты можешь… мыслить здраво. Пытаться удержаться. Мы лучше, чем Всадники, — убеждал Вирен. — Мы знаем, к чему это приведет. И должны найти другой способ стать великими, а не просить что-то у неведомой магии. Мы демоны, Рэд. Мы знаем, что сделки никогда не бывают честными.
— Убей меня, я не могу, — пробормотал Рыжий. — Эта магия… она почти подчинила меня. Это трудно.
Ринка возмущенно фыркнула и обняла его, словно пытаясь удержать.
Всадники бродили по пустому миру. От армий их остались горстка фанатиков да орда извращенных чудовищ, порожденных запретным колдовством над людьми. Им некем было править, и Рыжий видел, какая глухая тоска светится в их глазах. Сила стала их целью, одержимостью, мечтой, а недобитков тартарцев не хватало, чтобы поклоняться им.
Когда они встретились снова, в них не узнать было семью — и Рыжему стало так же больно и горько, как и Вирену. Последняя битва грянула перед ними; через него проносились призраки, сотканные из черного дыма, и они сходились в ужасающей грызне, в которой не осталось ничего человеческого. Ничего разумного. И Четверо в немом ужасе или триумфе — не понять — наблюдали за ними.
— Они убили мир, — прошептал Рыжий. — Красивый мир, полный жизни. Не смогли остановиться. Это нельзя приносить в Ад. И, если оно поселилось во мне… мне нельзя возвращаться. Может, я смогу остаться здесь. Дракон сожрет мои кости…
Всадники собрались в зале, где все началось. Судьба неспешно делала оборот. Когда-то они превратили храм в место триумфа, возвеличенные доставшейся им магией, поставили здесь статуи… Изможденные войной, уставшие, они не были похожи на тех, прошлых себя, еще сохранивших душу. Или притворявшихся, что сохранивших.