– Ну, здесь я еще не попадался, думаю, нет.
И снова акцент его показался мне смутно знакомым, не таким, как мой или отцовский, но близко-близко. Я спросил:
– Говоришь по-русски?
Лицо у него мгновенно сделалось надменным.
– С чего бы это мне по-русски говорить? А ты по-польски говоришь?
– Немного по-украински.
Парень ответил что-то, я ничего не понял по факту, но смысл уловил через его интонацию – так еще хуже. Он закатил глаза, и я понял, кого этот парень мне напоминает. В коллекции у моего давнего благодетеля, чьи книжки с помойки принес отец, были новеллы Томаса Манна и там, среди них, «Смерть в Венеции». Про писателя, который всю жизнь не жил, а потом стал педиком, педофилом и закономерно умер от холеры.
Хотя было у меня подозрение, что я ничего не понял.
В общем, этот парень, он был как Тадзио, тот мальчик, в которого влюбился писака. А может, я так теперь стал думать, оттого что он был смазливый поляк.
– Я – Мэрвин.
Он назвал свое совершенно американское имя и добавил:
– Мэрвин Каминский.
– Боря Шустов. Типа Борис.
– Да я понял. Ты – крыса.
– Ага. А ты? В смысле, я не могу понять, как-то странно пахнешь, непохоже ни на что.
Он почесал в затылке, я услышал легкий перестук «Эм-энд-эмс» в его рукаве.
– Летучая мышь, – сказал он, чуть помолчав. Мне показалось, что Мэрвин смутился. Тут я угорел.
– Типа Бэтмен. Прикольно прям. А ты вроде птичка, или нет?
– Скорее да, чем нет. Но я на самом деле не знаю, короче сложно.
Теперь он почесал затылок, вытащил из-под воротника кулоны на цепочках, их было много, и все они так переплелись, что трудно было различить, какой кулон какой цепочке принадлежит. В ярком свете поблескивали один из знаков Зодиака (Скорпион), ангел, покрытый синей глазурью скарабей египетского вида и какие-то уж совсем мудреные штуки. На запястье у Мэрвина я увидел шрам в виде цифры девять.
– Ну, и кстати, у тебя они тоже гремят. «Эм-энд-эмс».
– А мне везет, вот увидишь.
– У тебя особое везение? Это летучие мыши так делают?
– Не-а, не делают. Это я делаю.
Я посмотрел на него пристально, оценивая, потом улыбнулся:
– Я сейчас хлеб возьму. Для сэндвичей. Знаешь место, где мы с тобой можем поесть?
– А вообще-то знаю.
Когда я вернулся с хлебом, Мэрвин сказал:
– Я все-таки немного знаю русский. Блядь. Ебать. Хуй. – Матерился он, кстати, чисто, почти без акцента, так что я подумал, что он по-русски и еще чего-нибудь знает, просто говорить не хочет.
– А я не сомневался.
Мы оба засмеялись и пошли к кассе. Ему правда повезло, еще повезло мне, и через полчаса мы уже сидели на куцо-зеленом пятачке перед автострадой.
– Серьезно, это типа в Лос-Анджелесе место для того, чтобы поесть?
Сидели мы под мостом, над нами и перед нами с невероятным грохотом проносились машины.
– Сюда точно никто не придет. Никаких тебе бездомных. Никаких там копов, ну, если они тебя не любят, это плюс.
– А тебя не любят?
Он пожал плечами.
– Ну, скорее маму.
Мы глотали пыль, в горле першило, но мне было так клево – ото всех этих тачек, от того, что казалось, будто мост сейчас обвалится.
– Короче, никого вообще. Можно расслабиться. Мне такие места нравятся. Еще я знаю вот что.
Он подобрал какой-то камушек и кинул на дорогу.
– Они не остановятся, чтобы меня обругать. Слишком быстрое движение. А если мне повезет, будет авария.
– Или если не повезет, это уж как посмотреть.
Мы вывалили всю свою добычу прямо на слабенькую травку, сосредоточенно намазывали арахисовым маслом хлеб и заедали сэндвичи шоколадными батончиками, меняясь ими.
– Вкусно, – говорил я.
Еще говорил:
– Да ну, такое себе.
«Берти Боттс» мы тоже разделили – мне досталось тухлое яйцо, я съел его, пожав плечами, не так плохо, как могло быть, а Мэрвина чуть не стошнило от ушной серы.
– Слабак, – сказал я. – Слушай, а ты здесь давно?
– Да вот родился.
– А чего у мамы твоей с копами? Она типа тоже ворует?
– Раз мы поляки, так сразу все и воруем?
– А то не так?
– А вот не так.
Он легко заводился и легко остывал, была в нем такая горячность, скорее даже приятная. Когда я злился, то обычно себе не нравился. А Мэрвин, он становился надменным, тут же задирал нос, за ним забавно было наблюдать. Еще оказалось, что русский он знает, хуже, конечно, чем мисс Гловер, но все-таки объясниться я с ним мог. Выяснилось, и что я отчасти могу понять польский – с помощью украинского. Словом, установилось некоторое взаимопонимание.
– Ну, кем она работает?
– Да не скажу я тебе.
– А отец кем?
– Отцом точно не работает. Моя мамка из Закопане. Это в Карпатах. Типа зимняя столица Польши, но на самом деле там такая скука. Знаешь, что на кладбище там написано? «Нация – это народ и его могилы»! Прям на воротах!