Точно такая же логика действовала и в отношении буддийских храмов. Государственные буддийские монастыри (мужской и женский, кокубундзи), наделенные аналогичными функциями, также имелись в каждой провинции. Они стали создаваться еще по указу 741 г. По мере того как влияние буддизма на строй жизни увеличивалось, список государственных буддийских храмов (дзёгакудзи), которым оказывалась государственная поддержка, постоянно пополнялся. Таких храмов могло быть в провинции несколько. Помощь храмам обставлялась определенными условиями, которые были прекрасно известны заявителям. В прошении на высочайшее имя признать храм Дзингандзи государственным содержалось обещание привести этот запущенный храм в порядок и организовать там чтение сутр, обеспечивающих защиту государства, умиротворение стихий дождя и ветра, получение богатого урожая. Император Дзюнна ответил на прошение согласием и незамедлительно пожаловал храму 20 тё (1 тё = 0,9918 га) заливных полей сроком на два поколения. В случае же если все обещания, содержащиеся в прошении, будут исполнены, пользование этими полями разрешалось продлить еще на два поколения[121].
Буддийские монахи почитались за экспертов во многих жизненно важных областях (врачевание, строительство). Велика была их роль и в той магической системе, которая была направлена на регулирование природы. Так, знаменитый монах Кукай (774–835) первоначально прославился вовсе не своими многочисленными догматическими сочинениями, а способностью вызывать дождь. В самый разгар засухи государь Дзюнна призвал его во дворец, куда Кукай доставил мощи Будды и стал молиться о дожде. Через непродолжительное время небо покрылось тучами, хлынул дождь, который промочил землю на три суна (9,09 см). Энко, другой буддийский монах, получает повышение в ранге за то, что он своими молитвами прекратил засуху[122].
Среди мер буддийского толка, которые осуществлялись в монастырях и храмах и были направлены на приведение среды обитания в благоприятное и гармоничное состояние, мы наблюдаем моления, чтение и переписывание сутр, строительство и ремонт храмов, пост, прием в монахи, отпущение на волю живых существ, временный запрет на их убийство. Показательно, однако, что в хрониках мы почти не встречаемся со случаями, когда источником природных бедствий считаются сам «разгневанный» Будда или божества буддийского пантеона. В государственном сознании японцев того времени они связывались только с положительными для страны деяниями – как инструмент воздействия на Небо и разгневанных синтоистских божеств. Все синтоистские божества, включая таких почитаемых, как Аматэрасу и Хатиман, имели двойственную природу, любое из них могло обрушить свой гнев на людей. При этом причина их недовольства далеко не всегда остается понятной. В таком случае им просто молятся и совершают приношения, чтобы унять их ярость[123].
Среди всех видов стихийных бедствий в древней Японии наибольшее практическое беспокойство населению доставляли летние засухи и проливные дожди (система ирригационных сооружений, смягчающая их последствия, была развита еще недостаточно). Хроники полны сообщениями о различных магических средствах, призванных повлиять на дождевой баланс. Причем меры против засухи и против ливней может разделять очень небольшой срок. Когда после упорных молитв наконец пролился благодатный дождь, он тут же перешел в свою противоположность, и уже через четыре дня государственная машина дает обратный ход – теперь пришлось проводить массированные моления о прекращении ливня[124]. Чтобы избежать подобных накладок, император в одном и том же указе повелевает молиться знаменитым горам о ниспослании дождя и одновременно отдает распоряжение о молитвах в «знаменитых» синтоистских святилищах о том, чтобы грядущие дожди не были чересчур затяжными и не нанесли ущерба урожаю[125]. В другом указе император сетует на засуху, повелевает молиться в святилищах о дожде и одновременно об избавлении от бедствий, вызываемых ветром, который – по умолчанию – будет сопровождать эти дожди[126]. Полная форма руководства (указа), предназначенного на все «дождевые случаи», выглядит так: «В пяти провинциях Кинай и в семи округах повелеваем совершить приношения знаменитым божествам, а во всех святилищах молиться о добром дожде. Если же дожди окажутся чересчур сильными и станут наносить вред, то тогда следует молиться о прекращении дождя таким же порядком, как и в первом случае»[127].
В молениях о дожде можно было легко переусердствовать. Но бывали и обратные случаи. Чтение сутр вызывает сильный, но кратковременный ливень, и тогда принимается решение продолжить чтение еще в течение двух дней[128].
Среди природных неурядиц засухи и дожди – наиболее частый и рутинный объект ритуального воздействия. В отличие от континентального климата муссонный климат Японии характеризуется гораздо меньшей вариативностью в зависимости от конкретного года, что существенно облегчало «прогнозы» погоды. Видимо, это давало веские основания считать, что ритуальные меры воздействия на погоду приносят желаемый эффект, и осознание того, что погода (водный и температурный режимы) находится под контролем. Возможно, в хрониках так много сообщений о дождях и засухах не только потому, что они действительно случались, но еще и потому, что они были идеальным (легкопрогнозируемым) объектом воздействия и давали возможность императору в полной мере проявить свою функцию повелителя природных стихий.
Среди других природных явлений императорский двор был больше всего обеспокоен землетрясениями. Но не столько потому, что они причиняли большой ущерб (в условиях малой урбанизации ущерб обычно оказывался незначительным), сколько потому, что землетрясения считались знаком, указующим на серьезнейшие изъяны в правлении и грядущие бедствия, грозящие непосредственно императорскому дому[129]. Все японские чиновники знали этот закон, сформулированный китайской политической философией. Знаменитому государственному деятелю и знатоку словесности Сугавара Митидзанэ[130] при сдаче экзамена на должность даже досталась тема «землетрясения». В положительно оцененном экзаменационном сочинении он прямо писал, что Небо – это чистейшее зерцало, которое посылает землетрясения для уведомления правителя о своем недовольстве его недобродетельностью[131].
Данные хроник показывают, что землетрясения могут указывать на следующие «аномалии» в делах управления: естественная смерть бывшего императора; насильственная смерть (наведение порчи на) члена императорского дома; болезнь действующего императора; политическая напряженность и нестабильность. Землетрясения выступают в качестве дурного знамения и предуведомления о том, что в ближайшее время случится нечто крайне нежелательное для императорского дома. Подданные, похоже, пользовались страхом императора перед землетрясениями в качестве весомого аргумента для достижения своих локальных целей. В докладной записке из провинции Муцу сообщалось о неблагополучном состоянии дел в этой провинции. Акцент делается на неблагоприятном положении звезд и частых землетрясениях, которые случались в последнее время. В связи с этим авторы записки просят увеличить воинский контингент в Муцу, ибо в противном случае они не смогут усмирить местные племена эмиси. Прошение было удовлетворено[132].
Модель природы: поэзия. Приручение времен года
Несмотря на любые политические перипетии, император всегда оставался «хозяином» времени. Время подданных также принадлежало ему. Несколько раз в год в начале месяца проводилась церемония, во время которой император инспектировал чиновничьи табели выхода на службу за предыдущий период. При аттестации чиновников главным показателем их деятельности была не эффективность работы, а количество проведенных на службе у государя дней. Фудзивара-но Цугумунэ, «невзирая на жару и холод, день и ночь проводил на службе, и государь приметил его преданное рвение и удостоил особой любви». Как-то раз, находясь в паланкине, он увидел Цугумунэ возле дворца и, недолго думая, подписал указ о присвоении очередного ранга, в связи с чем растроганный Цугумунэ немедленно пролил слезу[133]. Хроника сообщает и о присвоении ранга мастеровому, который, получив приказ государя, долгое время провел за изготовлением клепсидры и преподнес ее государю. За это ему и был пожалован ранг, хотя прибор оказался изготовлен с ошибками и в качестве измерителя времени в реальности не использовался[134]. В данном случае показателен также сам приказ об изготовлении часов – ведь источники не фиксируют, чтобы государь отдавал распоряжения мастеровым изготовить какие-нибудь другие предметы. Однако на часы этот порядок не распространялся – слишком большое символическое значение они имели.
129
Подробнее см.:
130
О жизни и культе Сугавара Митидзанэ см., в частности: