Играли так, словно, действительно, отступать некуда, что за спинами защитников не ворота, а Москва, Сталинград у одних, у вторых — Берлин с Кенингсбергом.
В это трудно поверить, но судья, итальянец, старался судить по совести. Союзники-немцы были ему будто симпатичней, но понимал — дай он ненужный свисток, порвутся нервы. Начнется драка, и на поле могут выбежать болельщики. И через мгновенье город взлетит!
Вязкая была игра, с борьбой тяжелой: немцы легко шли на контакт, ставили корпуса, словно в окопную грязь, падали в подкатах.
А в середине второго тайма итальянец назначил в немецкую сторону штрафной. Казалось — ничего опасного: добить до ворот проблематично, попасть просто трудно, а ударить мимо вратаря вовсе невозможно. Будет навешивать — решили все. Немцы для порядка выставили стеночку, которую после удара мяч легко перелетел. Вроде бы, действительно мяч навешивался на дальнюю штангу. Вратарь немецкий вышел вперед, но над штрафной мяч развернулся в ворота. Кипер стал отступать, но уже не успевал отбить. Прыгнул, пытаясь переправить мяч выше перекладины, но лишь коснулся мяча перчаткой.
Этот гол ободрил местных, зашумели трибуны. Но вместо того, чтоб уйти в оборону, местная сборная пошла вперед. Нашла силы прижать немцев к воротам.
Казалось все — еще пятнадцать минут и закончится этот праздник, город забудет о футболе, облетят афиши — их смоет дождем, сотрет наждачной бумагой снега.
К концу матча стало ясно — немцам не отыграться — куда там хоть бы третий не забили.
И судья дал свисток ровно в срок.
Дождь мешался со слезами. Плакали и на трибунах. Кто-то от гордости за своих, кто-то от разочарования.
Мы выиграли, — думали многие, — даст Бог, не последняя победа.
Никто не пел, как потом утверждала легенда, ни про Катюшу, ни "Интернационал". Это было совсем лишним.
Комендант сухо поздравил победителей. Пожал руку капитану и вратарю, затем демонстративно выдал чек.
Команды обменялись рукопожатиями, пошли с поля — делать им там было нечего. Турнир закончился.
Жизнь продолжалась.
Трое игроков были тут же погружены в машину. Позже все они сгинули в каком-то концлагере.
Немногим больше повезло остальным футболистам. Немцы их не трогали, но после войны к ним прилип ярлык "сотрудничавших с оккупантами". Уцелевших таскали на допросы, кого-то даже осудили и отправили казенным коштом все в ту же Сибирь.
Ланге весь матч просидел на скамейке запасных — тренер решил его не выпускать. Когда прозвучал свисток, он молча поднялся и как был в форме, не переодеваясь, пошел в комендатуру. Простудился и всю следующую неделю провалялся в госпитале. Его навещал только Зотов.
* * *Матч закончился…
Да что же это такое…
Матч закончился давно, хотя город долго жил тем матчем. Но часть листовок о том самом матче уцелело. Листовки, которым цена — три довоенных копейки, аккуратно сняли с домов, срезали со столбов, затем хранили, как самое дорогое, что можно было приобрести за годы оккупации.
И будто в городе было не так голодно, как в довоенный голодомор, и солнышко светило. Что с солнцем-то станется?..
А все же как-то не так было при немцах. Нехорошо…
И для людей те одиннадцать людей, что вышли и победили, — были родными и понятными героями. И через много лет иной старик доставал из сундука пожелтевший листок бумаги и говорил своим внукам:
— А ведь я был на той игре.
— Все ты врешь, дедушка, — возмущался его внук, — нам в школе все не так рассказывали…
…Говорят, когда немцы уходили из города, на бронетранспортере, уходящим из города, заметили немецкого офицера.
Кто-то из местных крикнул ему:
— Приезжайте к нам еще в футбол играть! Мы вас опять разобьем!
Немец сказанное понял, но не обиделся. А улыбнулся печально и помахал рукой, затянутой в лайковую перчатку. Вторая рука у него была взята в лубки…
Довелось ли ему еще сыграть в футбол — никто не знает…
* * *Когда закончится последняя война, и похоронят последнего солдата… Когда развеется пепел последней сожженной ведьмы и не дрогнет рука, вбивающая последний гвоздь в последний гроб.
Тогда, пожалуй, нам стоило бы посмотреть по сторонам, примириться и подать друг другу руки.
Назвать героя — героем, назвать подлеца — подлецом и предать его не позору, но забвению. Сделать это, не взирая на знамена. Не взирая на звезды — на те, что на небе и на те, что на груди. Не взирая на кресты — те, что на кителе и те, что на могилах.
Мы воевали когда-то. Неужели не достаточно?