- Скорее всего.
- Анька!
Я оборачиваюсь. Верка стоит в объятиях Макса. Надо
же, все обнимаются. Как будто из Сайлент Хилл выбрались,
ей-богу. Я киваю Фирсову с Викторовной, решив подумать
об их внезапном поведении позже, и подхожу к Вере с
Максом.
- Ты где была? - спрашивает Вера.
- Да тут. Просто в толпе затерялась.
- Иру «скорая» увезла, прикинь. Дымом отравилась. Но,
сказали, ничего серьёзного. Биолог, кстати, с ней поехал.
Интересно, с чего бы…
Я нервно поёживаюсь. Вера вроде выглядит безмятежной,
мне же за Ирку неспокойно. Вечно она чем-то травится.
Будем надеяться, что в действительности ничего серьёзного.
Я сажусь на бордюр и устало потираю лоб. Достаю
из кармана сигареты и закуриваю. Ирина Максимовна
кидает на меня неодобрительный взгляд, однако ничего не
говорит. От меня воняет гарью. Я морщусь.
- Да ладно вам, - беспечно произносит Макс. -
Нормально же всё. Кроме Ирки, пострадавших нет.
- Думаю, это стоит отметить, - добавляю я.
Вера усмехается.
- Да нажрёмся, как суки.
Я поднимаю голову.
- Это сейчас ты сказала?
- Я!
Я вновь затягиваюсь. Пальцы до сих пор дрожат. Вот
тебе и переломный момент. Былого хладнокровия больше
нет. Быстро, однако. Я опять ёжусь, думая о Ирке. Я
ужас как перепугалась. И Биолог, думаю, тоже. Видимо,
он её действительно любит. От этой мысли становится
немного завидно. Меня-то никто не любит. Я смотрю на
Веру с Максом. Они обнимаются, их пальцы переплетены.
Макс смотрит на меня. Я впервые вижу в его взгляде
раскаяние. Я его прощаю. Давно простила. Во мне нет
ни злости, ни обиды. Думаю, есть вещи повесомей. Я
понимаю, что мне жаль их. Жаль их всех.
Я хочу, чтобы Лера никогда не уезжала, а Георгий её
никогда не бросал. Пускай он любит её. А она не
убивается из-за их разлуки.
Пускай Вера никогда не встретит Георгия. Пускай она
встретит кого-то другого. Кого полюбит взаимно. И очень
сильно. Пускай Макс с Верой никогда не встречались.
Пусть Макс просто живёт, радуется каждому дню. Пусть
между нами всё снова по-прежнему и он мой друг. И мы
говорим часами напролёт. О книгах. О людях. О жизни.
И нет больше этого разочарования. И нет горько-сладких
моментов, связывающих нас.
Пускай Ира будет просто Ирой, а Биолог просто
Кириллом. И они встретились случайно. И полюбили друг
друга. И были вместе до конца их дней. А их конец
пускай наступит в один день. И пусть нет никакой стены,
разделяющей их. И нет страха быть раскрытыми. И нет
заведомой обречённости их отношений.
Пускай Альберт Николаевич и Арина Викторовна
никогда не разводились. Пусть они поженились и жили
долго и счастливо. Нарожали много детей. Ругались. Потом
мирились. Потом опять ругались. И опять мирились. И
без памяти любили друг друга. Всегда.
Пусть Володя с Машей никогда не расстаются. Пусть
Володя не такой раздолбай, а Маша не такая правильная.
Пусть Володя никогда не поругается с отцом. Не уйдёт
из дома. Пусть окончит университет и станет известным
художником. И всегда будет с Машей. Потому что он её
любит. Пусть…
Я поворачиваю голову. Художник стоит вдалеке и
смотрит на меня. Я смотрю на него. Краем уха слышу,
как Вера бормочет «это я ему позвонила». Не разбираю
смысла слов. Встаю с бордюра. И со всех ног несусь к
нему. Буквально врезаюсь в него. Он обнимает меня.
Крепко. Я хочу плакать. Я целую вечность его не видела.
От меня пахнет гарью. А от Володи стиральным порошком
и домом. Я рассеянно раздумываю, как он стирает вещи.
В стиралке или вручную. Я не видела у него стиральной
машины. Возможно, он отдаёт постирать маме. Или стирает
шмотки в машинке брата.
Я с трудом отлипаю от Художника, он берёт меня за
руку и ведёт к трейлеру. Зачем, мне уже всё равно.
Мне скучно. Я сижу в спальне Художника, пока он
нас куда-то везёт. По моим соображениям, на берег реки.
Я посмотрела в окошко, пошаталась по трейлеру, стянула
с себя пропахшую гарью джинсовую куртку, оставшись в
одной майке. Моя сумка осталась в школе. Там был мой
томик «Географ глобус пропил». Не почитаешь. Обидно.
Я подхожу к небольшому шкафу у правой стены.
Интересно, здесь есть книги? Ничего ведь не будет, если
я просто посмотрю, правда? Я же не буду рыться в его
личных вещах. Я нервно оглядываюсь. Ну, а может, и
буду. Я осторожно открываю дверцу шкафа и на меня
тут же высыпается ворох листов бумаги. Твою же ж мать.
Почему мужчины так неаккуратны?? Я снова оглядываюсь,
сажусь на корточки и начинаю собирать листы. Это
рисунки. Вернее, портреты. Мои. Здесь я просто улыбаюсь,
а это мой портрет с сигаретой и бутылкой водки в
профиль. Здесь я сижу с книгой у берега. Видимо, он
скопирован, потому что первоначальную версию Художник
отдал мне в тот же день. Здесь я сижу на крыше его
трейлера, свесив ноги. Умиротворённо улыбаюсь. На другом
я снова курю, на ещё одном хмуро смотрю куда-то
вперёд. А на этом я… Господи прости, обнажённая. Ой…
Он это… по памяти рисовал? Если так, хорошая у него
память. Даже родинка на…
- Что делаешь?
Я вздрагиваю и оборачиваюсь. Володя смотрит на меня,
вскинув брови. Разозлённым или недовольным вроде не
выглядит. Серьёзно, я ведь не рылась в его личных вещах.
Его личные вещи сами выпали.
- Как Маша? - выпаливаю я. Володя молчит и смотрит
на меня. Эй, да он забавляется!
- На самом деле, я ничего такого не делала, - глупо
говорит такое, когда у тебя в руках чужие рисунки из
чужого шкафа. - Мне было скучно. И я подумала, вдруг
у тебя есть что-нибудь почитать. Открыла шкаф, а они…
вот.
Чувствую себя провинившейся пятиклассницей. Что-то
лепечу, запинаюсь. Ещё бы голову повинно опустила! Это
на меня так влияет то, что ещё мама говорила, нельзя
совать нос в чужие дела, или то, что Володя старше
меня?
- Помочь собрать? - спрашивает он с долей иронии.
- Нет. Сама.
Я снова продолжаю собирать листы. Художник, при-
валившись к дверному проёму и скрестив руки на груди,
молча смотрит на меня. Нервирует жутко.
- Неплохие портреты, кстати.
- Спасибо. Старался. - Опять сарказм.
- К слову, родинка немного пониже.
- Я запомню, - с умным видом кивает.
- Лучше не надо.
Володя подходит ко мне и помогает собирать. Он
вроде и не чувствует смущения. То есть, я тут одна
нахожу ситуацию неловкой? И странной. И волнующей.
Ну, то есть, я считала, он обо мне и не думает, а у
него тут куча моих портретов. Это… приятно, наверное.
Или, может, он всего лишь счёл меня… как это сказать?
Портретогеничной? Интересно, он вообще считает меня
красивой? В день нашей первой встречи он сказал, что я…
так себе. Если тогда я не придала этому значения, то
сейчас… меня это волнует.
- А ты Машу когда-нибудь рисовал? - Глупый вопрос,
конечно, рисовал, он же её без памяти любил.
- Рисовал, - ровно отвечает Володя.
Я сглатываю, уговаривая себя не задавать следующий
вопрос.
- И… много её портретов сохранилось?
- А что?
Он испытующе смотрит на меня. Я чувствую себя
насекомым в банке.
- Просто хочу… Хочу…
Собрав рисунки, Художник встаёт. Я тоже.
- Чего? - осторожно спрашивает он. Будто я дикое
животное, которое он боится спугнуть.
И вправду, чего? Узнать, насколько сильно ты был
помешан на ней? Сколько тысяч лисов бумаги ты исписал
её портретами? Как сильно ты её любил? Полюбишь ли