Собиралась гроза. Весь день она ощущалась в воздухе, но теперь надвинулась уже совсем близко, как сумерки. Терри зашагал по траве прямиком к лощине. Если немного промокнешь, не беда, решил он. Даже лучше. Ему уже слышался голос матери: «Бедняжка весь насквозь промок, как же я тогда не подумала?…»
Терри быстро шагал по траве, уходил все дальше от дороги, отрезал себя от дома. Вот уже глуше шум движения, только тяжкий рев автобусов не стихает, и вдруг с вышины, из темнеющих туч, донесся гул самолета — он медленно делал последний круг над лондонским аэропортом, заходя на посадку. И без того сильное чувство, что он одинок, еще усилилось от шума набитых людьми автобусов, но жестокое воспоминание об обиде подхлестнуло решимость Терри, и последние несколько метров, оставшиеся до кустарника и лощины, он пробежал бегом.
Первым делом надо убедиться, на месте ли его колючее укрытие. Да, вон оно, в редких крапинках желтых цветов, но не такое высокое и густое, как ему казалось, и сразу заметно, что там можно спрятаться; и вот странно: спуск к нему куда круче, чем Терри думал. Он опять глянул за реку. Небо стало еще темнее, а по самой Темзе, по серым ее водам, медленно плывет по течению небольшой пассажирский пароход и мигает огнями кают. Может, в Австралию плывет, и пассажиры покинули свои дома. Совсем как я. По спине вдруг прошла дрожь.
Он боком, боком спустился по каменистому склону в овраг. Можжевельник и вправду оказался совсем не такой густой, как он думал, но все-таки ветки перекидываются с одного края узенькой расщелины на другой, и кое-как укрыться здесь можно. Проникнуть сюда сверху сможет разве что собака — людей шипы изорвут в кровь, и это немалое преимущество: если играть в войну, защищать придется только один выход; так что Терри с трудом пробрался вправо, на другую сторону, — отсюда, снизу, проход шире и легче пролезть вглубь. Он сбросил с плеча сумку и, прежде чем поползти осматривать убежище, огляделся по сторонам, как и положено в таких случаях. Лощина была безлюдна. В сгущающихся сумерках светились огни первого ряда домов в конце лощины — бледно-желтые пятна на тротуаре, а еще дальше, словно над самыми крышами, казалось, проплывают мачтовые огни и труба того же пассажирского парохода. Хлопнула входная дверь, и кто-то стал звать какого-то мальчика, какого-то Лероя, пить чай.
Чувствуя себя одиноким как никогда, Терри на четвереньках полез в глубь расщелины. Пригнул голову к земле, и оттого вдруг стали громкими шорохи скатывающихся по склону потревоженных камешков. Он уколол руку о шип низко стелющейся ветки и сразу испугался: как бы не порвать, не испортить свое сокровище, свою гордость — новую рубашку. Еще ниже пригнулся к земле. Глаза не сразу стали видеть в совсем уже сумеречном свете.
Зато нюх сработал мгновенно. Фу! Как же он не сообразил. Вот черт! Ведь всякое местечко, в котором хорошо прятаться, худо ли хорошо ли, а скрыто, и, значит, в случае надобности или если ты слишком ленивый, или слишком увлекся игрой, чтоб бежать домой, его можно использовать как отхожее место. У, грязная свинья! Нет, так не годится! Он быстро попятился, вылез, вскочил на ноги. Весело, нечего сказать! Теперь надо искать другое место.
Терри подхватил сумку и вскарабкался по склону, над облюбованными кустами. Опять огляделся по сторонам, но ничего такого же подходящего не увидел. И со вздохом присел на корточки. При такой неудаче он, того гляди, подожмет хвост и повернет к дому. Черт! Черт! Черт!
И словно мало ему было этого, теперь на него ополчилась и погода. Гроза, собиравшаяся весь день, наконец разразилась, и первые крупные капли дождя холодными пальцами проникли сквозь рубашку, торопя найти укрытие. Молния еще не сверкала, только слышались глухие раскаты, пока еще не резкое щелканье челюстей, а угрожающее рычание, но он-то знал, чего тут ждать. Надо не просто найти укрытие от дождя. Надо еще укрыться и от удара молнии. Значит, деревья не годятся, уж лучше промокнуть: стать под дерево слишком опасно. Он опять поглядел по сторонам и мигом понял: надо выбирать одно из двух — либо назад через пустошь, к дороге, и юркнуть в какой-нибудь магазин, либо под зеленый купол эстрады для оркестра. Он поглядел на далекую дорогу, потом на эстраду, опять на дорогу. Дело не только в том, как бы не промокнуть. Возвращаться к дороге и к магазинам, по сути, значило возвращаться домой. А укрыться под эстрадой — это отказ сдаваться или хоть возможность обдумать следующий шаг.
Эстрада перевесила. Зря, что ли, он убежал? На мгновение засомневался: а вдруг молния и под эстрадой опасна… Да нет, без громоотвода их строить не разрешили бы, не то летом в грозу оркестранты разбегались бы кто куда, подальше от своих металлических инструментов.
Сверкнула молния; она была для него точно выстрел из пистолета на старте, и, пригнув голову, он кинулся бежать, подгоняемый ударами грома, что грянули и рокотали опять и опять по всему небу. Он несся по скользкой траве к своей цели, к зеленому голому прихотливому сооружению, что стояло под дождем безжизненное, точно какой-то огромный куст, в ожидании лета, когда он расцветет яркими пестрыми костюмами музыкантов. Еле добежал. Новая вспышка, еще ярче прежней, так что трава показалась белесой, тотчас оглушительно грянул гром, словно взорвалась водородная бомба, и Терри, подхлестнутый им, одним прыжком преодолел оставшийся до эстрады метр, вспрыгнул и растянулся на ее отшлифованном полу. Тяжело дыша, он подобрался к середине и скорчился под высоким изящным куполом. Он промок насквозь. Мокрая холодная рубашка облепила грудь, будто сморщенная кожа, а джинсы, будто мокрыми ладонями, сжимали ноги. Новая ослепительно белая вспышка осветила пустошь, и тотчас чудовищный грохот потряс землю. Стихии вовсю разгулялись над южным Лондоном, показывая, как ничтожна вся его цивилизация перед их могуществом, и Терри в страхе крепко зажмурился, а когда гром отгремел, неотвязный шум ливня показался ему тишиной.
Он открыл глаза — и тут же новая вспышка, и слепящий зигзаг стрелы запечатлелся в глазах. В этот миг он и увидел их. Пять их лиц в глубине эстрады; они уставились на него и ухмылялись, и в могучую волну грома влился презрительный хохот.
Захотелось закрыть глаза, сказать себе: это только привиделось. Ведь, кроме него, на пустоши не было ни души. Но тайное чутье подсказало — надо удирать, да поскорей. В таком месте с компанией враждебно настроенных ребят не связываются. Терри мигом вскочил, кинулся к ступенькам, но он не предугадал действий противника, а эти предвидели все заранее. И один из них тотчас отрезал единственный путь отступления.
— Куда лыжи навострил, Чушка? — раздался хриплый, ломающийся голос, но была в нем обманчивая мягкость, будто кошка решила поиграть с мышью.
— Смажь ему, Лес!
— Дай пинка!
— Плюнь в харю!
Они хихикали, но совсем не безобидно.
— Заткнитесь! — Это прозвучало громко, неторопливо, как приказ вожака, и все выкрики оборвались.
Терри с изумлением таращился на чудное, пугающее лицо. Его поразили две голубые щелки глаз, поднятые редкие, клочьями, брови, подбородок вздернут, рот открыт, словно сейчас с губ сорвется ехидный вопрос: «Ну-ка, чего теперь станешь делать?» — во всем был вызов. Так близко к нему и не решаясь ступить назад — ведь там остальные, — испуганный Терри заметил и еще две странности. Кожа у старшего парня была тонкая, как бумага, и на лбу натянулась, как бывает у глубоких стариков, а волос на голове всего ничего, жалкий тусклый клок на макушке.
— Давай садись. Все.
— Ага, садись, — эхом отозвался за спиной кто-то, судя по выговору — выходец из Вест-Индии.
Терри сел, как было велено. Сердце торопливо стучало, в животе что-то всколыхнулось и замерло. Надо вести себя мирно. Бывают случаи, когда отвага только во вред. Однажды он уже попал в такую переделку: компания ребят поймала его в лощине и заставила драться с одним из младших своих членов, с крепышом куда меньше его. Терри тогда не стал драться всерьез, тот в два счета его излупил, и он заревел — зато легко отделался, только гордость пострадала. И теперь опять, точно зверенышу при встрече с противником сильней его, чутье подсказало ему, что лучше подчиниться.