Она прикладывает пальцы к оконному стеклу. Нетерпеливые, голодные рывки паровоза, ритм рельсов успокаивают. Как будто стекло заряжает ее энергией и та играет под кожей. Вэйвэй впускает в себя эти звуки, заглушающие щелканье каблуков Воронов, осколки воспоминания о предыдущем рейсе.
Компания заявила, что во всем виноваты стекла. В них были изъяны, трещины. Они-то и позволили Запустенью проникнуть в поезд.
Вэйвэй отдергивает руку. Компания заменила стекла, нашла другого управляющего для стекольной мастерской, лучше прежнего, как сказали команде, хотя Вэйвэй и не видит никакой разницы. («Дешевле прежнего», – говорит Алексей.)
Она вспоминает Антона Ивановича, прятавшего лицо под маской в стекольной мастерской железной дороги, или склонявшегося над микроскопом в лабораторном вагоне, или сидевшего одиноко в столовой команды. Всегда хмурого, словно он никак не может достичь полного соответствия стандартам, которые сам себе задал. Она вспоминает, сколько раз он проверял и перепроверял окна. Его не очень-то любили, он уделял больше внимания своим приборам, чем людям. «Он такой же, как его стекло, – говорили в команде. – Жесткий, негнущийся». Антон Иванович не видел необходимости о чем-то говорить с Вэйвэй. Но однажды сказал, стоя вот так же у окна: «Есть определенный тон, определенная точка, в которой они дышат согласно: железо, дерево и стекло».
Вэйвэй пытается уловить этот тон, но даже не знает, к чему надо прислушаться.
– Что это там?!
Исполненный паники женский голос обрывает ее мысли, и она оборачивается. «Что это там?!» Рефрен, эхом разносившийся по поезду в каждом рейсе. Команда научилась не реагировать на него. Ползуны, призраки – это привычная странность. Люди приспособились к непредсказуемости, к тому, что опасность меняется, искажается от рейса к рейсу. Как несколько лет назад, когда определенный оттенок желтого цвета стал вызывать у наблюдателя приступы тошноты. Он появлялся там, где его меньше всего ожидали увидеть, – на ветках деревьев или в чистой речной воде, и команде пришлось большую часть путешествия присматривать за теми, кто случайно посмотрел на эту желтизну.
Вэйвэй следует за взглядом женщины, замечает какое-то движение снаружи – темный силуэт, поворачивающийся к ней самой, – и отпрыгивает назад. Но в следующий миг слышит неуверенный смешок женщины и догадывается, что видела собственное отражение, свою фирменную фуражку, обернувшуюся чудовищем.
– Ради всего святого, задерни занавески! – говорит стюард третьего класса, подходя. – Люди подпрыгивают от испуга при взгляде на свое отражение.
Вэйвэй ненавистны эти первые ночи. Пассажиры ссорятся, пристают, напиваются, а частенько и одно, и другое, и третье сразу.
В этот раз они как-то по-особенному взвинчены. Никто не хочет закрывать глаза, опасаясь увидеть скопившиеся под веками тонкие пальцы кошмаров. Сначала слухи, пересуды, а теперь и реальность: они уже за чертой безопасности, темноту за окнами не нарушает ни один приветливый лучик света или гостеприимный огонь очага за приоткрытой дверью, а ведь еще предстоит преодолеть невообразимое расстояние.
Один из пассажиров меланхолично играет на старой, потертой скрипке.
– Ради бога, сыграйте что-нибудь веселое! – просит кто-то.
– Но ведь все русские песни такие грустные, – говорит Профессор.
Он сидит на своем обычном месте у окна, однако ведет себя тише обычного, и Вэйвэй поневоле обращает на это внимание.
– Почему Вороны заговорили про Общество? – спрашивает она.
– Ох… Я не разбираюсь в том, что связано с политикой, – отвечает Профессор.
– А вот и неправда!
Вэйвэй присматривается и с облегчением замечает, как дергаются его губы. Но она хорошо знает, что на Профессора нельзя давить, и поэтому спрашивает о другом:
– Вы заняли свою любимую койку?
Эта койка на среднем ярусе, в самом центре вагона. С нее Профессор может наблюдать за всем происходящим вокруг, но при этом сохранять удобную дистанцию. Нижние койки днем превращаются в общие скамьи, верхние установлены чересчур близко к потолку. Средние подходят лучше всего. Вэйвэй нравится подшучивать над предсказуемостью Профессора и его пристрастию к порядку.
– Да, там же, где и всегда, – отвечает он и резко встает.
Но Вэйвэй уже видит разницу. Обычно он путешествует налегке, оставляя сменную одежду и личные вещи в меблированных комнатах Москвы или Пекина, где жил между рейсами. Но в этот раз на койке лежат его сумки, свертки и открытый чемодан с десятками книг.