Озеро
У Джона Морланда есть стихотворение, которое Генри никак не может вспомнить. Звучит оно примерно так:
Нет, не то, все дело в отражении, вода отражает небо… Когда-то он запомнил эти строки, и они сопровождали его в прогулках по болотам. «…Зеркало непостижимых замыслов Творца». Нет, не совсем так. Но пока достаточно и этого: бледно-голубая чаша неба и огромное озеро внизу, исчезающее вдали за облачной дымкой. Грей жадно глядит на озеро, мечтая подойти ближе. Он видит крылатых насекомых, словно бы собирающихся в круг, медлительно совершая оборот за оборотом прямо за окном. Охотничий строй? Он достает потрепанный блокнот, чтобы записать возникший вопрос, и перелистывает страницы с уже записанными ранее. Тут и там между фразами теснятся наброски, словно у него не было времени перевернуть страницу. Грей достает бинокль и наводит резкость на березы у береговой линии. Чечевички на бледной коре похожи на глазки, они как будто смотрят на него в ответ, как будто провожают взглядом поезд. Один глазок моргает, и Грей отчетливо это видит, но, когда он настраивает бинокль, оказывается, что все они широко открыты и неподвижны. Он качает головой и все же делает новую запись в блокноте: «Они следят за нами?»
Грей надеялся в одиночестве понаблюдать за приближением озера, но группа джентльменов уже расположилась в креслах возле дальнего окна. Сигарный дым вьется над головами, заслоняя обзор. Они громко и ошибочно рассуждают о длине и глубине озера. Грей разворачивает кресло в другую сторону, но это не помогает.
– Доктор Грей, вы, кажется, погружены в свои мысли? Может, поделитесь ими с нами? Поскольку у нас нет собственных, как ни грустно это признать!
Молодой француз, тот самый, у которого красавица-жена, уже расчищает для Грея место среди курильщиков.
– Я как раз объяснял этим джентльменам, что среди нас есть человек науки и великой эрудиции, а вы тут как тут. Окажите любезность, ссудите нас вашей мудростью. Мы наблюдаем здесь… как бы точнее выразиться… метафизический парадокс.
– Из тех, что особенно любят русские, – произносит крупный, бородатый китайский джентльмен на неожиданно приятном для слуха английском.
– Мы спорим, становится ли некий объект менее красивым, если наблюдающий знает, что он еще и опасен. Вот это озеро, к примеру. – Лафонтен указывает на окно, не глядя на него. – Байкал достоин кисти величайших художников, но ведь он отравлен, заражен…
– Мы не можем знать наверняка, что он отравлен, – возражает кто-то.
– А разве не все здесь заражено?
– Ну хорошо, тут все зависит от личного мнения, но, поскольку мы не знаем, посылала ли компания кого-нибудь для проверки, нельзя с уверенностью говорить…
– В таком случае ландшафт, – перебивает Лафонтен. – Ландшафт в целом, следует признать, враждебен нам. Но при этом он может быть прекрасен.
Лафонтен широко разводит руки под одобрительный гул джентльменов. Только сгорбившийся в своем кресле священник, которого, как уже выяснил Грей, зовут Юрий Петрович, отказывается подчиниться большинству.
– Но в таком случае не умаляет ли угроза красоту? Означает ли это, что лебедь прекрасней орла, а безобидный кит красивей агрессивной акулы?
«Едва ли такой вопрос достоин называться парадоксом», – думает Грей.
Но все же сцепляет пальцы и делает вид, будто обдумывает эту банальность.
– Разумеется, красота – понятие субъективное, – начинает он. – Но все Божьи создания должны считаться прекрасными, от простых и распространенных до наиболее редких. Как ученый и слуга Господа, я утверждаю, что ни дружелюбие, ни угроза не в силах отменить самого факта их дивной красоты. Возможно, это озеро… – Он смотрит в окно и замечает в серебристом сиянии тень дерева, отброшенную на скалы. – Возможно, это озеро смертельно опасно для человека, но кто мы такие, чтобы утверждать, что в его водах не могут благоденствовать иные существа?
«Зеркало божественного рая», правильно? Стихотворная строка вертится на языке.
– Но какой цели может служить этот хаос? Это отсутствие порядка, отсутствие смысла?
Грей увлеченно наклоняется к собеседникам, ощущая нетерпеливую дрожь в основании позвоночника, как всякий раз, когда испытывает одновременно сомнение и уверенность, что и означает для него приближение к Богу.
– В этом-то все и дело! Смысл! Почему мы должны полагать, что отсутствие порядка равнозначно отсутствию смысла? Разве здесь не достаточно смысла, чтобы задуматься? Разве не этого требует от нас Господь?