Его голос набирает силу и громкость.
– Нас окружает вовсе не отсутствие смысла. Напротив, это изобилие смыслов! Вот вы, молодой человек, спрашиваете: надо ли понимать так, что красота и опасность взаимно исключают друг друга? Зачем это может быть нужно? Нам предлагается один смысл за другим, и мы должны их изучать, понимать их, восхищаться ими.
Он замечает, что некоторые джентльмены задумчиво кивают, а у остальных вид немного удивленный.
– Есть такой поэт, Джон Морланд, – продолжает он. – Возможно, вам знакомо это имя.
Джентльмены недоумевающе смотрят на Грея.
– Не беда. Вот что он пишет: «Пускай же явят небо и вода нам зеркало божественного рая и око Господа, взирающего свыше», – глубоким, сильным голосом декламирует Юрий Петрович, даже не оборачиваясь.
– Именно так, – несколько обескураженно отвечает Грей. – Я вижу, вы знакомы с творчеством…
– Великая Сибирь, – перебивает его священник, старательно проговаривая каждое слово, – не явит нам ничего, кроме отсутствия ока Господа. Ее невозможно изучить. Глупо надеяться отыскать какой-то смысл в скверне.
Вагон погружается в тишину. Взгляд Юрия Петровича устремлен вдаль, спина снова сгорблена. Грею уже встречались подобные личности из числа духовенства, придавленные тяжестью своих догм, но лишь цепляющиеся за них еще сильней, желая показать другим, как они страдают – чтобы те и сами могли страдать.
– И все же, сэр, вы выбрали путь через эту, выражаясь вашими же словами, скверну, – беззаботным тоном отмечает Лафонтен, откидываясь на спинку кресла.
– Мой отец при смерти, – отвечает русский с ничуть не изменившимся выражением лица. – Я не могу потратить на дорогу месяцы, чего потребовал бы южный маршрут.
– Примите мои соболезнования, – произносит Грей в полной тишине.
– Сожалеть здесь не о чем. Скоро он предстанет перед Богом, и ему больше не придется скорбеть о нашем вырождающемся мире. Приберегите сочувствие для себя.
Джентльмены обмениваются взглядами, снова зажигают трубки, а пустое пространство вокруг Юрия Петровича начинает расширяться.
– Однако он едет первым классом, – слышит Грей чей-то шепот.
– Все, кто живет на этой земле, Божьи творения, как бы странно ни выглядели некоторые из них, – говорит он. – Здесь есть место для каждого.
Священник криво усмехается:
– Здесь гуляет только дьявол, оставляя за собой одни руины.
– Боже мой, как удачно, что мы успели исповедаться перед отъездом, – замечает под одобрительные смешки Лафонтен.
Что-то в манерах священника заставляет Грея вернуться к блокноту, несмотря на желание продолжить спор. Его никак не отпускает возбуждение после брошенного ему вызова. Дьявол? Нет, этот человек ошибается, и он, Генри Грей, докажет его неправоту. Грей записывает строки из стихотворения Морланда. Рано или поздно он бы и сам их вспомнил.
Грей возвращается в свое купе и открывает платяной шкаф, чтобы переодеться к ужину, но замечает, что его одежда раздвинута в стороны – было освобождено место для защитного костюма, шлема, толстых перчаток и сапог. Механик уже выполняет свою часть соглашения. Грей прикасается к толстой бурой коже костюма, потом к прочному стеклу шлема, и его пронизывает дрожь предвкушения.
Каюта капитана
На столе в своей каюте Мария видит визитку. Четкий каллиграфический почерк сообщает, что капитан приглашает ее на вечерний прием.
В восемь часов.
Форма одежды официальная.
Просьба передать ответ через старшего стюарда.
Пусть это и прекрасный шанс подобраться к самому сердцу поезда, у Марии в горле сжимается комок тревоги. Капитан, как никто другой, должна знать толк в притворстве. Что, если эта женщина сумеет при тесном общении разглядеть на лице Марии неизгладимый образ отца, даже сквозь все фантазии, которыми та себя окружила? Возможно, еще рано подвергаться такому пристальному изучению.
«Нет, именно ради этого ты и стремилась сюда, – упрямо говорит себе Мария. – Именно этого и хотела».
Очистить имя отца, да и свое тоже. А иначе какое будущее ее ждет? Может, судьба гувернантки в богатом доме, мало отличающаяся от судьбы прислуги, хотя прежде Мария могла бы как равная сидеть с хозяевами за одним столом. Она ощущает болезненный укол совести, ведь ее мотивы небескорыстны. Но она должна думать и о том, как найти свою дорогу в жизни. Вернуть потерянное богатство и прежний быт нет никакой возможности, но, по крайней мере, она восстановит доброе имя семьи и выдержит все испытания с гордо поднятой головой. В любом случае, отказавшись от приглашения капитана, она только привлечет к себе лишнее внимание. В поезде трудно придумать благовидный предлог для отказа, поскольку у тебя не может быть назначена на этот вечер другая встреча. Тотчас начнутся оскорбительные пересуды. Может, правила хорошего тона писаны не для нее? Может, она неспроста прячется от людей? Мария и без того знает, что сплетни – самый ходовой товар в рейсе, что пассажиры, страшась смотреть на суровые холмы и таинственное движение в траве, обращают свои взгляды внутрь. Они болтают, вертят головой. Сплетни множатся, растут, начинают жить собственной жизнью. Мария прекрасно это понимает, поскольку видит, чем занимается графиня – в охотку наблюдает за попутчиками, анализирует их облик и поведение, сплетает каждому прошлое на свой лад. У нее наметан глаз на нелепицы, и она получает великое удовольствие от чужих слабостей. А Вера знай себе неодобрительно фыркает. Мария обеспокоенно гадает, что бы сказала графиня о ней самой. И решается принять приглашение.