— Свободна! — бизнес с благородством несовместимы. Зажравшиеся бизнесмены часто беспардонно выдворяют за дверь способных на бескорыстное служение делу.
Так в антикварном салоне появился Тимофей Иванович, перещеголявший бухгалтера своей многоликостью, совмещая в одном лице продавца, консультанта, кассира и надежду на покровительство сына. Последняя подкачала: отец и слышать ничего не хотел о потомке, окопавшемся в одном из высших органов власти.
— Честному человеку туда вовек не прорваться, уж ты поверь мне, Машенька, — делился своими мыслями с экспертом старший Козел, — я знаю, что говорю. Геннадий с детства жульничал. То марками приторговывал, которые я дарил, то деньги на школьные завтраки с процентами в долг одноклассникам давал. Я, как узнал про эти проценты, порол его ремнем до посинения. А однажды что учинил, стервец! Пристал к сестре, дескать, давай играть в банк: скидываемся в общую кассу по рублю, через неделю я выдаю тебе рубль десять, потом — рубль двадцать, каждую неделю — на десять копеек больше, это называется «с процентами». Ты — вкладчик, я — банкир, согласна? Наша дуреха и согласилась. Одну неделю выплатил, другую, а на третью развесил по всей квартире бумажки: банк лопнул. Десять лет ему тогда было, ну не шельмец? — не удержался от восторга отец, потом спохватился и добавил со вздохом: — Я его, конечно, выпорол. Да разве ж натуру ремнем перебьешь? И не знаю, в кого он у нас такой уродился, не человек — деляга. Теперь вот вместо банкира в политика играет. Ох, доиграется!
Тимофей Иванович проникся к новенькой сразу, прикипел душой к серьезной и вдумчивой сотруднице, как к дочке. Собственная дочь вниманием не баловала, названивала для галочки по разу в полгода, чтобы помнил, кому наследство оставить, вот и вся ее дочерняя любовь.
— У меня квартира хорошая: рядом с метро «Фрунзенская», трехкомнатная, — похвастался как-то перед Марией отставной танкист. — Дом кирпичный, паркет дубовый, пластиковые окна недавно поставил, ремонт сделал. Комнаты все большие, изолированные, потолки трехметровые. Вот возьму назло всем да отпишу тебе, примешь от старика подарок?
— Живите, Тимофей Иванович, долго, — улыбалась Мария наивным планам, — и не обижайтесь на детей. Я уверена, они вас любят. Просто, жизнь сейчас сумасшедшая, некогда в зеркало посмотреться, не то что расхаживать по гостям.
— Про родных нельзя забывать никогда, — нахмурился старший Козел. — А в зеркала глядеться тебе ни к чему, и так хороша. Уж ты мне поверь, я знаю, что говорю. Жена, покойница, красавицей была, мужики гусаками за ней шеи тянули. А ты здорово мою Аню напоминаешь, — вздохнул вдовец. — Видно, все красавицы друг на дружку похожи. Это уродки каждая сама по себе: у кого нос длинный, у кого глаза щелками, у кого задница по земле волочится.
Она слушала пустые бредни и отдыхала душой. Здесь, в «Ясоне», экс-сеньора многому научилась: напускать на себя простодушный вид, выдавать желаемое за действительное, безошибочно угадывать мысли другого и не гнушаться ничем.
Специалист по русской иконографии познакомилась с блошиным рынком, куда ее повадился таскать за собой неугомонный шеф. Последний поход на блошинку неожиданно спровоцировал перемены в размеренной жизни эксперта.
— Сюда надо приходить пораньше, — вздыхал крупный спец по старью над сказкой об ушедшей пять минут назад панагии с алмазом, — часикам к шести, тогда еще можно что-то нарыть.
— Эт-точно! — охотно подтвердил «сказочник», шустрый шатен лет тридцати с хитрыми глазками и острой бородкой. — Как говорится, кто рано встает, тому Бог подает.
— Что же можно здесь увидеть в такую рань? Сейчас ведь не лето, в это время совсем темно, — изумилась блошиная дебютантка.
— А народ фонарики на шапки цепляет и шастает между рядами, как шахтеры в забое, нет проблем! — на крохотной территории, отхваченной шатеном у длинного лавочного ряда, предлагались собирателям всех мастей пара восточных дырявых кувшинов, ржавый немецкий шлем, медный чайник с расплющенным носом, бронзовые статуэтки разных калибров, потускневшая братина, слегка деформированная и покрытая патиной, под которой просматривался белый металл.
— Сколько? — нацелился на ковш Игорь Дмитриевич.
— Пятьсот. Восемнадцатый век, серебро.
— Рублей?
— Долларов.
— Дорого.
— Торгуйтесь, это не под запретом, — с ухмылкой предложил торговец.
Торг закончился победой Подкрышкина, скостившего цену на целую сотню.
— Маш, это правда серебро? — восторженно зашептал удачливый коммерсант, отлипнув, наконец, от «прилавка».